Я заметила, что часто, говоря о конфликтных ситуациях в браке, люди объясняют собственную непримиримость или твердую позицию своего партнера наличием неких ценностей.

Не буду я мыть посуду после ужина, пусть этим занимается жена и не навязывает мне свою систему ценностей!
Не хочу я отвозить детей на месяц каникул к свекрови, детьми должны заниматься родители, у меня такие ценности!

Куда ни плюнь — везде ценности, а против ценностей, простите, не попрешь… Особенно охотно этим грешат люди, живущие под одной крышей с иностранцем.

Она заставляет меня, мужика, мыть посуду не потому, что устала после восмичасового рабочего дня, а потому, что у нее гнилые западные ценности, с которыми я не согласен!
Он хочет отвезти детей к своей матери не только потому, что свекровь видит внуков раз в год по обещанию, живет в другой стране, и дети могут прекрасно и с пользой провести у нее время каникул, а потому что не считает нужным сам ими заниматься, в его культуре такие ценности!

Действительно, неспособность прийти к общему решению по какому-то вопросу очень удобно свалить на нерушимые установки. А если еще и подпереть всю конструкцию парочкой этнических стереотипов – так вообще прекрасно!

Возможно, такое видение собственных проблем подпитывают поверхностные популярные статьи на психологические темы, которые любой поисковик выдает по запросу «конфликт ценностей» в большом количестве. Авторы в качестве примеров приводят ситуации вроде таких:

— Муж полагает, что самая главная женщина в жизни мужчины это мама, а его супруга – что не мама, а жена.
— Или муж считает, что раздельный отпуск – это недопустимо и губительно для брака, а жена уверена, что независимость в браке необходима.
— Или даже «хороший левак укрепляет брак» (тоже мне, ценность) против установки на моногамию.

Я убеждена, что налицо какая-то путаница понятий. Конфликты ценностей в браках, особенно межкультурных, действительно существуют. Но часто мы ссоримся не из-за этого, а из-за того, что действительность не хочет совпадать с живущими в наших головах априорными утверждениями о том, как «должно быть». Так это же и есть ценности, скажете вы? А вот не совсем. Давайте разберемся.

Сплошная философия

Понятие «ценность» представители разных философских школ трактуют по-разному, в чем можно убедиться, заглянув в словарь философских терминов. И все же из всего многообразия трактовок можно вычленить общую формулировку.

Ценность — это нечто, что как бы приходит к человеку извне (от Бога, от вселенной, от общества, тут уж вариантов много) и что человек стремится реализовать/защищать в своей жизни. Это главное сокровище. Мне очень нравится определение немецкого философа-неокантианца Пауля Менцера:

«… то, что чувства людей диктуют признать стоящим над всем и к чему можно стремиться, созерцать, относиться с уважением, признанием, почтением.»

И — добавлю от себя – во имя чего можно и нужно чем-то жертвовать. Или кем-то, например, собственным супругом, если сам по себе брак в список ценностей не входит.

Ценности в разных культурах бывают разные. Любовь. Дружба. Семейные связи и благополучие членов клана. Самореализация. Жизнь нерожденных детей. Комфорт стариков. Щедрость. Честь. Правда. Личность, индивидуальность. Коллектив.

Представители разных культур готовы посвящать свою энергию, время, деньги и чужие чувства, а порой и здоровье, и жизнь ради разных идей, групп и аспектов жизни. И именно это и является конфликтом ценностей. Конфликтом действительно трудноразрешимым.

Например, японцы готовы идти на какие угодно лишения, вплоть до самоубийства, только чтобы не «потерять лицо» и не пойти против интересов своей группы. А русским «стыд глаза не выест», и правда все же важнее конформизма.

С настоящим конфликтом ценностей столкнулась автор автобиографической повести «Страх и трепет» Амели Нотомб – бельгийка, которая год проработала в японской корпорации. Ее стремление хорошо выполнить работу (ценность: добросовестность) разбилось о сопротивление японской начальницы (ценность: сохранение гармонии в коллективе). В итоге обе были искренне уверены, что сами поступают благородно, проявляют лояльность по отношению к фирме и страдают от подлости коллеги.

Вот он, очень важный момент! Когда мы попадаем в настоящий конфликт ценностей, мы с большой долей вероятности этого просто не поймем. Как до конца не поняла, что с ней произошло, сама Амели Нотомб. Скорее всего мы будем интерпретировать ситуацию в этических категориях и оценивать моральную сторону поведения супруга. Ведь когда чьи-то действия попирают нашу «ценность», мы видим в этом подлость, бессовестный эгоизм, предательство, бесчеловечность. Список можно продолжать.

В жизни пары конфликт ценностей может проявиться в ситуации важного выбора. Например, как поступить с неожиданной и нежеланной беременностью? Как поступить в случае немощи родственника? Что лучше: много работы (и, следовательно, денег), но мало общения или наоборот?

Может быть и так, что конфликт ценностей бросает тень на множество повседневных занятий. Например, интересы и комфорт каких членов семьи важнее: детей, родителей, бабушек и дедушек? А может, вообще начальника? От ответа на эти вопросы зависит распределение конкретных обязанностей в семье, зависят реакции одних членов семьи на инициативы других.

Умение сформулировать, описать и обосновать свою систему ценностей говорит о внутренней зрелости человека. Если же партнер сам толком не понимает, чем и почему хочет руководствоваться в жизни, то о конфликте ценностей вообще говорить не приходится. Конфликтовать-то нечему.

А как же ситуация, когда человек вроде бы и формулирует, как, с его точки зрения, «надо жить», но все его объяснения сводятся к «так надо потому что так есть»? А это уже не к философам, это уже к когнитивным психотерапевтам.

Сплошная психология

Школа когнитивной психотерапии рассматривает эмоциональные проблемы человека с перспективы мыслительных процессов и обработки информации. Одно из основных понятий этой школы – это убеждения (beliefs).

Глубинные убеждения (core beliefs, их еще называют когнитивными схемами, cognitive schemas) – это всеобъемлющие, укоренившиеся представления о себе, о других и об окружающем мире. Это базис функционирования человека, который начинает формироваться в раннем детстве и определяет поведение человека, его самоидентификацию и вообще всю его жизнь.

Идеи, составляющие наши глубинные убеждения, воспринимаются нами как факты и непреложные истины. Они настолько фундаментальны, что даже не осознаются. «Я хороший», «люди друг другу помогают», «жить интересно» – многим это кажется совершенно очевидными правдами, и таких людей можно только поздравить.

К сожалению, бывает и так, что эти идеи носят негативный, деструктивный характер, например «все люди друг другу враги», «никому нельзя доверять», «каждый думает только о себе», «жизнь – это полоса страданий» и т. д. Просто так переубедить человека, у которого эти утверждения являются основой его мировоззрения, невозможно.

Так может, это и есть те самые ценности, о которых говорят философы? Об этом интересном теоретическом вопросе стоит поразмышлять отдельно. Объединять в одном флаконе понятия из разных научных дисциплин следует с огромной осторожностью, и не об этом я сейчас веду речь.

Промежуточные убеждения (intermediate beliefs) – это более конкретизированные идеи, касающиеся отдельных областей жизни, например, отношения с другими людьми, работа, отдых.

Все многочисленные «надо» и «должно» в наших головах – это сюда. Автоматические оценки («Если не поступил в вуз с первого раза – ты неудачник, а поступил с первого раза – молодец!») – тоже сюда. Да вообще все, что мы называем нашими «жизненными принципами» и установками, наши обобщающие выводы о жизни – все это т. н. промежуточные убеждения. Между прочим, поддающиеся корректировке.

То, что поссорившиеся супруги часто называют конфликтом ценностей, на самом деле является всего лишь конфликтом промежуточных убеждений. Почему «всего лишь»? Потому что разрешить этот конфликт гораздо проще, нежели настоящий конфликт ценностей.

Сплошная конкретика

Возьмем пример, с которого я начала эту статью.

Муж отказывается мыть посуду и убираться на том основании, что не мужское это дело. Жена, напротив, очень хочет, чтобы он ее мыл, а также хоть иногда пылесосил. Жене действительно очень нужна помощь со стороны мужа, потому что она крайне переутомлена и на грани срыва. Мужу тоже не сладко, он не может расслабиться в такой атмосфере после работы и уже лезет на стенку.

Кризис не только у жены – кризис у пары в целом. Муж все видит, все понимает, но уперся рогом. У него убеждение, которое он сам считает неприкосновенной «ценностью». Сформулируем это убеждение: «Мужчины не должны заниматься домашним хозяйством».

В когнитивной психотерапии есть техники, которые позволяют дойти до источника этого промежуточного убеждения и разложить его на составляющие.

Может оказаться, что убеждение сформировано поведением родителей, а «залакировал» его выезд с друзьями в студенческие годы, когда все хозяйственные обязанности взяли на себя девушки.

Может быть и так, что с протиранием пыли у мужчины ассоциируется какая-то ситуация унижения. Например, школьная первая любовь высмеивала его попытки произвести на нее впечатление своей хозяйственностью. Он чувствовал себя таким ничтожеством, что запомнил это ощущение на всю жизнь. Ну не может он теперь спокойно взять в руки тряпку! Не надо хмыкать. Если копнуть каждого из нас, подобного рода ассоциаций можно накопать целый пуд. Так что оставим бедного мужика в покое.

Все это не имеет никакого отношения к ценностям. Рационально оценив свое убеждение, мужчина может его пересмотреть и расстаться с ним безо всякого сожаления. Тем более, что любимая женщина страдает без его помощи и он сам уже почти дошел до ручки.

А ценности?

Итак, ценности — это наши сокровища, идеи, ради которых мы готовы жертвовать собой и другими. Промежуточные убеждения — это наши представления о том, как должно быть и как устроен мир.

Что интересно, анализ промежуточного убеждения порой может открыть нам стоящую за ним ценность, которую партнер не разделяет! Например, «честь», «сохранение лица» или «самореализация». Означает ли это, что мы-таки имеем дело с пресловутым неразрешимым конфликтом ценностей? Нет!

Решить проблему и при этом сохранить верность ценностям бывает непросто. Это уже гораздо более тонкая психотерапевтическая работа, и мне бы не хотелось давать о ней превратное представление топорными примерами. Я просто сформулирую два постулата:

1. Начинать надо с промежуточных убеждений, а не с ценностей. Ведь не факт, что за убеждением вообще скрывается какая-то ценность!
2. Можно выйти из любого конфликта, когда партнеры открыты друг на друга и желают друг другу добра.

Если ваш любимый мужчина скажет вам, что для него очень, очень-очень важно не запятнать свою честь, разве вы будете над ним смеяться? Думаю, вряд ли. Да, это может создать проблему, и что? Охолонув от эмоций, вы будете думать, как выйти из ситуации.

А вот если списывать любое несоответствие взаимных ожиданий на неразрешимый конфликт ценностей, далеко не уедешь, это точно.

____
Амели Нотомб «Страх и трепет», Санкт-Петербург 2015
«Словарь философских терминов», ред. В. Г. Кузнецов, Москва 2005
«Философский энциклопедический словарь», ред. Е. Ф. Губский, Москва 2009
Джудит Бек «Когнитивная терапия: полное руководство», Москва-Санкт-Петербург-Киев 2006

Мы знаем, что слово «семья» переводится на польский язык как «rodzina» (роджина) и обратно. Мы уверены, что произнося это слово на своем языке, русские и поляки имеют в виду одно и то же. Казалось бы, чего тут огород городить? А вот не тут-то было!

Давно хотела написать этнолингвистический пост. Уж очень я эту тему люблю: как слова, обозначающие в разных языках на первый взгляд одни и те же понятия, на самом деле описывают немного иную реальность. Вроде бы нюансы, но порой эти нюансы оказываются весьма и весьма важными. Особенно если речь идет о повседневности международной семьи.

В диссертации о русско-польских браках у меня набралось на целую главу материала о том, какие смыслы включает в себя понятие «семья» в русском и польском языках. Зачем я вообще начала это изучать? Так ведь мои респонденты постоянно об этом говорили!

Русские респонденты жаловались на разнообразные проявления польской «семейственности», которые ломали планы и мешали развернуться. Поляки недоумевали, почему их русские супруги не в восторге от воскресных семейных обедов, и делились опасениями насчет перспектив супружеского союза с человеком, для которого важнее пойти с детьми в кино, чем встретиться с тетей.

Сложные теоретические выкладки сегодня опущу, про это стоит написать отдельно. К тому же, разные научные школы используют разную терминологию, а мне бы не хотелось запутывать вас, Дорогие Читатели! Пока прошу поверить мне на слово: огромное количество абстрактных понятий, которые переводные словари дают как эквиваленты, в разных языках обозначают не совсем одно и то же. И пара «семья» — «rodzina», как оказалось, не исключение.

Открываем словарь

Два крупнейших русско-польских словаря дружно переводят «семью» исключительно как «rodzina», но в обратную сторону это уже не действует*! Русское слово «семья» оказывается недостаточным для того, чтобы вместить все смыслы польского слова «rodzina», поэтому авторы обоих словарей предлагают два варианта перевода: «семья» и «родня и родственники».

Давайте присмотримся к этому повнимательней и посмотрим, что же скажут нам словари русского и польского языков?

Во всех четырех наиболее известных русских словарях** в определении слова «семья» подчеркивается факт совместного проживания и «близость» родства. То есть одна семья по определению живет под одной крышей, а все, кто не поместился — это уже близкие родственники, но не «семья». Пусть даже очень близкие — мама, папа или брат взрослого, живущего отдельно с женой и детьми Васи. Когда наш абстрактный Вася женился и переехал в отдельную квартиру, про него стали говорить, что он «зажил своей семьей». А если Вася переехал в квартиру к теще? Как тогда? Вася с женой и ее родители — это две семьи под одной крышей, связанные родственными узами, или одна семья? Тут можно спорить, и это показательно, потому что в контексте польского языка спорить тут совершенно не о чем.

В польских словарях*** нет ни слова об «одной крыше»! В словарных статьях о слове «rodzina» упоминаются «люди, связанные родственными узами», «все люди, являющиеся потомками одного предка», «группа людей, связанные родством, включая уже умерших предков» — то есть сообщество, не ограниченное ни временем, ни пространством. Польская «rodzina» может быть разбросана по странам и континентам и все равно восприниматься как единое целое. Однако по-русски троюродного брата, живущего уже лет тридцать в другом полушарии, мы, имея своих супругов и детей, все же назовем родственником, а не членом конкретно нашей семьи.

Так что с точки зрения польского языка где бы ни жила васина жена, она и ее родители по-прежнему одна семья. А Вася — нет! Есть даже польская поговорка, которая вызывает ступор у всех русскоязычных, понимающих польский: «муж — не член семьи» («mąż to nie rodzina»). Звучит она обычно в контексте обсуждения супругами совместных планов, когда муж критично настроен к каким-то инициативам своей жены, особенно, если эти инициативы связаны с визитами у ее родителей… «Муж — не член семьи», так что не лезь, дорогой. Так вот «полушуткой, полусерьезно», как говорят те же поляки.

Еще одна любопытная деталь. В русских словарных статьях говорится о том, что «семьей» можно в переносном смысле назвать «группу людей, сплоченных общими интересами, работой, дружбой». Мы можем говорить о коллективе, который «как одна семья». Однако для поляков это совершенно непонятно. Семья это семья, даже если все друг с другом перессорились и не разговаривают, или если у всех разный образ жизни, интересы и ценности. А общность этих самих интересов и ценностей не в состоянии превратить в семью людей, не связанных кровными узами.

Заглядываем в мозг

Конечно, реальное употребление слова не всегда соответствует тому, что написано в словарях. Две команды лингвистов, русская и польская, провели исследование живых ассоциаций с наиболее часто употребляемыми словами****. Как это выглядело? Сажали человека, давали список из 110 слов-стимулов и просили написать рядом первое, что в голову придет. На все про все — 10 минут, так что времени на размышления действительно не было.

Среди слов-стимулов было и слово «семья». Сопоставление результатов довольно любопытно.

Польские ассоциации связаны с народностью и государственностью и однозначно иллюстрируют польскую идею «семья — оплот традиции» („rodzina ostoją tradycji”): „Польша”, „святость”, „вера”, „народ”, „устои”, „твердыня”. Среди русских ассоциаций не было ничего подобного! Этот ассоциативный ряд имеет свои исторические причины, о которых я еще обязательно напишу.

Польские ассоциации указывают на семейные встречи как на важный элемент функционирования семьи: „гость”, „стол”, „встреча”, „праздники”, „обед”. Изучая русские ассоциации, трудно сделать вывод о том, что конкретно происходит в жизни такой смоделированной «семьи», поскольку среди всех записанных исследователями ассоциаций были только две подобного рода, и то единичные: „ужин за столом” и „дискуссии”.

В отличие от польских ассоциаций, русские крутятся вокруг совершенно иной темы — человеческих взаимоотношений: „дружная”, „дружба”, „любовь”, „счастье”, „счастливая”, „добро”, „тепло”, „радость”, „близость”, „веселье”, „взаимопонимание”, „все вместе”, „гармония”, „доверие”, „искренность”, „спокойствие”, „удовольствие”. Это не полный список. Польские ассоциации из этого понятийного круга тоже были, но единичны.

Разумеется, идиллии не существует. И русские, и поляки, принявшие участие в эксперименте, давали и негативные ассоциации. Однако их профиль был разный, и это тоже очень интересно. Польские негативные ассоциации более абстрактны, касаются семьи как явления: „ничтожность/тщетность/бренность” (сложно oднозначно перевести очень емкое польское слово «nicość»), „ссоры”, „проблемы”, „жаль”. Русские ассоциации описывают скорее конкретные проблемы и состояния: „разбита”, „развод”, „разлука”, „рутина”, „оковы”, „заноза”, „тяжело”, „сложно!”, „ужасно”.

Изучаем СМИ

В польской прессе***** тема семьи так или иначе присутствует в самых разных газетах, журналах и телевизионных программах. О том, что такое «традиционная семья» (что бы это ни обозначало), хорошо это или плохо, на какую поддержку со стороны правительства должна рассчитывать и как должна выглядеть «правильная» семья, до хрипоты спорят сторонники разных политических и идеологических движений.

И это дискуссия гораздо более яростная, чем в России! Не уверена даже, что можно вообще говорить о какой-либо серьезной дискуссии о семье в российских СМИ, не считая эмоционального обмена мнений насчет ювенильной юстиции, проблемы усыновления сирот и пособий для многодетных. А к официальным призывам укреплять семейственность в патриотических целях мало кто относится серьезно.

То, что мы получаем из СМИ, влияет на наше мышление, хотим мы этого или нет. И отголоски дискуссий о семье, феминизме, патриотизме и традициях в польских головах непросто осознать и переварить головам русским.

Выводы?

И вот теперь у меня дилемма. Формулировать выводы или лучше нет? Ученый борется во мне с семейным консультантом. Кажется, консультант все же побеждает.

Выводы из сравнения двух социальных явлений в разных странах — вещь небезопасная. Выводы невозможны без генерализации, а в случае темы «семья» генерализация может стать ненужным аргументом в супружеском споре. «Вы все такие, а мы вот не такие, это научно доказано!» — и все. Конфликт разгорается с новой силой. Нет, я не могу себе такого позволить.

Дорогие Читатели! Главный вывод из этой статьи вот: за словами «семья» и «rodzina» стоят разные ассоциации, разные понятия и немного разная субъективная реальность, если можно так выразиться. Стоит об этом помнить, входя в семейную систему поляков. И внушить эту мысль своим польским любимым, входящим в вашу семейную систему. В конце концов, все это очень интересно! И позволит избежать лишних конфликтов, разумеется.

_______

* Wielki słownik rosyjsko-polski, red. J. Wawrzyńczyk, M. Kuratczyk, E. Małek, A. Gołubiewa, M. Bartwicka, A. Wawrzyńczyk, 2004 Warszawa

Большой русско-польский словарь, (t.1, t.2), red. A. Mirowicz, I. Dulewiczowa, I.
Grek-Pabisowa, I. Maryniakowa, wyd. VIII, 2004 Warszawa.

Wielki słownik polsko-rosyjski (t. 1, t. 2), red. D. Hessen, R. Stypuła, wyd. V., 1998
Warszawa.

Wielki słownik polsko-rosyjski, red. J. Wawrzyńczyk, 2005 Warszawa.

**Большой толковый словарь современного русского языка, автор-ред. Д. А. Ушаков,
ред. Т. Никитина, 2009 Москва.

Толковый словарь русского языка С. И. Ожегова, ред. Л. Скворцов, 2012 Москва.

Новейший большой толковый словарь русского языка, ред. С. А. Кузнецов, 2008 Санкт-Петербург – Москва: Рипол-Норинт

Новый словарь русского языка. Толково-словообразовательный, ред. Т. Ф. Ефремова, 2000 Москва: Русский язык

***Słownik współczesnego języka polskiego, red. B. Dunaj, 1996 Warszawa: Wilga

Uniwersalny słownik języka polskiego, t. 1-6, red. St. Dubisz, 2003 Warszawa.

Słownik języka polskiego w 3 tomach, red. M. Szymczak, 1978-1981 Warszawa: PWN

Wielki słownik języka polskiego, red. P. Żmigrodzki, 2007-2012 Kraków. Словарь существует только в версии он-лайн

**** Проект по созданию польского ассоциативного словаря проводился при участии сектора психолингвистики Института Языкознания РАН под методическим руководством Н. В. Уфимцевой. В основу польского эксперимента легли разработки «Славянского ассоциативного словаря», что позволило проводить сравнительные исследования русского и польского материалов.
*****

I. Bielińska-Gardziel, 2009, Stereotyp rodziny we współczesnej polszczyźnie, Warszawa.

B. Krzesińska-Żach, Obraz rodziny kreowany w mediach (i przez media) — na przykładzie wybranych seriali telewizyjnych, в: Media elektroniczne – kreujące obraz rodziny i dziecka, pod redakcją Jadwigi Izdebskiej, Trans Humana Wydawnictwo Uniwersyteckie, Białystok 2008, s. 200-206.

Тучкова В. В., 2012, Отражение семейных ценностей в российских СМИ, в: Известия Российского государственного педагогического университета им. А.И. Герцена, № 150, s. 158-163.

Тучкова В. В., 2012, Современная семья в зеркале российского телевидения, в: Медиаскоп, № 2.

Сталкиваясь с чужеродным миром, мы всегда его оцениваем, как любое другое явление. Таково уж свойство человеческой психики. Любопытно, что чужеродность все воспринимают по-разному. Но как? И почему? И как оценить свои собственные реакции?

Как там у нас с межкультурной восприимчивостью? Часть 1

В первой части этой статьи речь шла о модели развития межкультурной восприимчивости Мильтона Беннетта (DMIS). Согласно его теории, восприятие чужеродности эволюционирует от этноцентрического к этнорелятивистскому подходу. В предыдущем посте я рассказывала о стадиях этноцентрического этапа. Этот же будет посвящен стадиям этапа этнорелятивистского.

Теория относительности на новый лад

Беннетт считает, что, отойдя от этноцентрического восприятия иной культуры, человек начинает в какой-то степени следовать принципу «все в мире относительно». Речь не идет ни о нравственной разбалансировке (установка типа: «Нет ни добрых поступков, ни злых, все зависит от точки отсчета!»), ни о радикальной смене системы ценностей. Но о чем же тогда? Ведь слово «релятивизм» подразумевает как минимум размытость критериев, если вообще не их отсутствие.

Понять, что же такое беннеттовский этнорелятивизм, можно, представив себе фокус в фотоаппарате (да простят мне фотографы эту безграмотную метафору). В фокусе все четко, хорошо видно и понятно. Пространство вне фокуса — размыто, неясно, оставляет большой простор для домыслов и воображения. Переход на этнорелятивистский этап восприятия чужеродности — это смещение «фокуса» со своей национальной культуры. Но куда же он смещается? Это зависит от конкретной ситуации данного человека, а также от того, что именно стало стимулом для такой метаморфозы.

Представим себе, что Иван Иванович в силу обстоятельств стал тесно и регулярно общаться, например, с индийцами и ездить в Индию. Но только туда! Иван Иванович, Россия и Индия. Вероятнее всего, рано или поздно в его восприятии Россия и Индия станут странами, которые чем-то сильно отличаются от всего остального мира. В его «фокусе» окажутся одновремено обе эти страны и обе культуры. Иван Иванович уже не сможет размышлять на тему, что лучше, а что хуже — индийская культура (обычаи, ценности) или русская. Обе «свои»! Обе правильные! Конечно, везде есть недостатки, но в целом… Однако весь остальной мир может так и остаться для Ивана Ивановича в категории «чужие». Таким образом, этнорелятивизм Ивана Иваныча будет распространяться лишь на две страны.

Представим себе и другие ситуации. Петр Петрович устроился на работу в международную компанию и по работе ездит по разным континентам, непосредственно общаясь с местными сотрудниками и партнерами. Вася поступил в заграничный университет, поселился в международном общежитии и попал в среду абсолютной культурной мешанины. А Сергей, будучи русским, женился на, допустим, американке Тине, у которой мама — выросшая в Нью-Йорке дочь итальянских эмигрантов, папа — сын кубинки и американца, отчим — мексиканец, а лучшая подруга — филиппинка. Бывает такое, бывает, и вовсе не так редко… И Петр Петрович, и Вася, и Сергей, скорее всего, по прошествии какого-то времени с удивлением обнаружат, что никакого «фокуса» у них больше вообще… нет. В «фокусе» весь мир, даже те регионы, о которых они знают понаслышке. Да и граница между «своими» и «чужими» как-то начинает размываться… Все культуры «правильные» (в том числе и «чужие»), и во всех культурах есть какие-то множественные нелицеприятные моменты (в том числе и в «своей»). В случае этой троицы этнорелятивизм будет универсальным, будет охватывать весь земной шар.

Свой среди своих

По Беннету, человек на этнорелятивистском этапе восприятия межкультурных различий, проходит очередные три стадии. Нумеровать я их буду с четвертой (первые три стадии — этап этноцентрический, описано в предыдущем посте), чтобы не нарушать оригинальную беннеттовскую концепцию.

Четвертая стадия — внутреннее согласие с тем, что в мире действительно существуют разные культуры.

Одно дело — знать это умозрительно. И совсем иное дело — действительно осознать это. Среди моих знакомых есть люди, которые, попав в мультикультурную среду, прекрасно помнят сам момент этого «прозрения».

Открытие же заключалось вот в чем. За каждым (!) иностранцем стоит целый мир, целая сложная мировоззренческая система, не менее сложная, чем моя собственная. Если иностранец пытается говорить на моем языке, я должен радоваться за него, а не смеяться над нескладностью и неблагозвучием его речи, ведь мой родной язык для него — такой же иностранный, как для меня — его. Его обычаи, праздники, верования и ассоциации не менее ценны, чем мои. А мои — не более ценны, чем его! Я могу часами с гордостью рассказывать ему о богатстве моей культуры, о величии и трагизме поворотных пунктов в истории моего государства и об уникальности моего национального менталитета. Но ведь он тоже может часами рассказывать мне о богатстве, величии, трагизме и уникальности, с не меньшей гордостью. А о моей стране он знает не больше, чем я — о его. Мы на равных.

На этом этапе и осознание проблемы, и межкультурная восприимчивость совершают огромный скачок вперед. Итог: уходит покровительственное отношение, пренебрежение или враждебность, приходит искренний интерес. И вот тогда нам начинают по-настоящему рассказывать и показывать. А мы начинаем по-настоящему узнавать.

Пятая стадия — адаптация к иной культуре.

Вот тут-то и начинается самое интересное. Беннетт называет это «интернализацией иного мировоззрения при помощи эмпатии». В переводе на человеческий язык это обозначает, что я могу как бы «примерить на себя» «культурное платье» иностранца. Примерить, полюбоваться на себя, показаться другим, а потом снять. Я могу представить себе, как думает этот иностранец, и понимаю, почему он именно так себя ведет.

Здесь уже мало собственно установки «все равны, как на подбор», этот этап невозможен без информации. Но, с другой стороны, от информации толку тоже не будет, если она вызывает внутренний этноцентрический протест. На этом этапе восприятия чужеродности европейская девушка, будь она хоть трижды феминисткой и нудисткой, путешествуя по мусульманским странам Ближнего Востока, не будет щеголять голыми ногами, прикроет попу туникой и оденет на голову платочек. И купаться будет хотя бы в шортиках и футболке, а не в бикини. И все это без малейшего раздражения, добровольно и с интересом: «Так вот как чувствует себя в платке арабка! А как же она чувствует себя с закрытым лицом? Может, проверить?..» На этом этапе европейский специалист, приехавший в Японию на год работать в крупной компании, не будет спорить с начальством, в лоб требовать повышения и самостоятельно реорганизовывать работу в отделе. Он будет вести себя как японец, чтобы по-японски реализовать свои мужские амбиции. Конечно, оба они потом вернутся к себе домой, снимут свои «маскарадные костюмы» и аккуратненько повесят их в шкаф. Понадобится — вынут.

Один из героев романа пакистанской писательницы Камили Шамси «Выжженные тени» именно таким образом вживается в чужое для него общество. В среде афганских моджахедов он афганский моджахед, в Штатах он американец. Идеально копируя модели поведения и реакции, понимая логику иного мышления, он все равно остается самим собой: пакистанцем Резой, сыном индийца и японки.

Шестая стадия — интеграция в иную культуру и способность переключать культурный код.

А вот герой романа Хари Кунзру «Без лица» каждый раз по-настоящему перевоплощается, меняя не только привычки и реакции, но и имя, и личность. В одном теле представителя золотой молодежи, чистокровного индийца Прана Ната в течение нескольких лет сменяют друг друга британский бастард Чандра/Роберт, чистокровный англичанин Джонатан Бриджман и человек без расы и без происхождения.

Кунзру описал, конечно, экстремальный вариант переключения культурного кода, на то она и беллетристика. В жизни беннеттовская интеграция проявляется гораздо более мирным путем. Ребенок из смешанной семьи, социализованный одновременно в двух культурах. Или второе поколение эмигрантов, которое еще «там», но уже «тут». Или на удивление гибкий интеллектуально человек, который в силу обстоятельств часто меняет страны проживания, не возвращаясь при этом к себе на родину. Или энтузиаст идеи мультикультурности, который сознательным усилием вырвал себя из контекста своей родной нации и стал гражданином мира.

Такие люди в состоянии мгновенно переключаться. Два часа назад он был и чувствовал себя стопроцентным британцем, лондонским клерком-«белым воротничком», немного чопорным, пунктуальным, с безукоризненной мимикой сотрудника корпорации. Сейчас он в джинсах и футболке сидит в маленьком прокуренном рестаранчике, громко смеется и бурно жестикулирует. Иранец среди иранцев. Как в Тегеране, будто и не уезжал. Спроси у него: кто он? В лучшем случае не ответит.

На мастер-классах у самого Беннетта из уст участников, находящихся на шестой стадии восприятия чужеродности, звучали такие фразы:

— Я мост между культурами, которые я знаю.

— Я не принадлежу к какой-то одной культуре.

— Наш мир — мультикультурен, как же можно замыкать свое мышление в рамках только одной культуры?!

Мало того. Шестая стадия — это еще и способность одновременного применения разных культурных рамок, оценки с различных культурных перспектив. Если б я была американкой и в то же время японкой, как бы я оценила Хиросиму? А Перл-Харбор?.. Вот именно…

И как это применять?

Как любая модель, DMIS несколько упрощает действительность. Едва ли найдется много людей, которые могли бы быть ходячей иллюстрацией какой-либо беннеттовской стадии (хотя я могла бы назвать парочку таких…). Большинство из нас находится все же на каком-то промежуточном этапе. А вот между чем и чем — над этим стоит задуматься.

От чужеродности и мультикультурности нам уже никуда не деться. Это мир, в котором мы живем.

Сталкиваясь с чужеродным миром, мы всегда его оцениваем, как любое другое явление. Таково уж свойство человеческой психики. Любопытно, что чужеродность все воспринимают по-разному. Но как? И почему? И как оценить свои собственные реакции?

Когда мы с одногруппницей переступили порог международного общежития в Варшаве, первым человеком, которого заинтересовал наш приезд, был чернокожий парень из Гвинеи. Назовем его Маду (хотя на самом деле звали его по-другому). Несколько дней он практически не вылезал из нашей комнаты, а потом приехали другие ребята из Африки, и наш новый приятель переключился на них. Было очень интересно и забавно наблюдать за разнообразием реакций на Маду, которые выдавали наши соседи-славяне. Кто-то откровенно шарахался. Кто-то старался игнорировать, даже во время общего чаепития! Кто-то робко пытался поддержать разговор, используя любую возможность, чтоб сбежать. Маду угощал нас собственноручно приготовленным по традиционному гвинейскому рецепту рисом с курицей, но почти все отказывались (дураки, это было потрясающе вкусно!). Он с интересом расспрашивал нас о наших биографиях и странах, но лишь одна девушка проявила вежливый интерес. И еще одна — искренний. Тогда я над этим представлением просто тихонько хихикала и не делала никаких выводов. А вот сейчас я понимаю: для всех нас, студентов и аспирантов из стран СНГ, общение с жизнерадостным Маду было первым опытом настоящей чужеродности, первым соприкосновением с «жизнью на другой планете». И наши реакции на «инопланетянина» могли бы многое рассказать о нас самих.

Говоря о столкновении с чужеродностью, я имею в виду в первую очередь впечатления от контакта с иностранцами и заграничной действительностью, с которой раньше не приходилось соприкасаться вплотную. Хотя, разумеется, сам по себе спектр «непривычного» гораздо шире, но о реакциях на неожиданности пусть размышляют психологи. Мы же посмотрим, что интересного придумали социологи и специалисты по межкультурной коммуникации.

Американский ученый Мильтон Беннетт, основатель Исследовательского Института Межкультурного Развития (Intercultural Development Research Institute), разработал специальную шкалу для оценки отношения данного конкретного человека, во-первых, к самому факту культурного разнообразия, а во-вторых, к межкультурной ситуации, с которой этот человек столкнулся. Строго говоря, разработал он модель, которая показывает, как изменяется отношение человека к чужеродности, однако оказалось, что этой модель удобно пользоваться еще и как шкалой. Сейчас шкала Беннетта активно используется в различных образовательных программах, в том числе тренингах по развитию навыков успешной межкультурной коммуникации.

Что же можно измерить на шкале Беннетта?

Беннетт назвал свою модель «Developmental Model of Intercultural Sensitivity» (DMIS) и ввел таким образом особое понятие — intercultural sensitivity. Адекватно перевести это на русский язык довольно сложно. Модель развития межкультурного — чего?.. Чувствительности? Этот дословный перевод сразу же навевает ассоциации с сентиментальностью, а перед глазами встает тургеневская барышня, прослезившаяся при виде группы японских туристов с фотоаппаратами. Восприятия? Слишком общо и механистично. Речь же идет, во-первых, об общем понимании проблематики межкультурного общения, пусть даже не столько осознанном, сколько инстинктивном. И, во-вторых, о степени открытости/закрытости к тому, что предлагает иной культурный контекст. Я бы предложила сразу два слова: «сознательность» для первого пункта и «восприимчивость» для второго. Каждое из них точнее выразит значение intercultural sensitivity в зависимости от того, что именно мы пытаемся оценить при помощи этой шкалы.

Этноцентризм и этнорелятивизм

Согласно Беннетту, человек, эволюционирующий в своем отношении к проявлениям чуждой ему культуры, проходит два этапа.

Сначала восприятие этноцентрично, т.е. все непонятные явления оцениваются исключительно сквозь призму своих собственных культурных установок. Мало того, этноцентрическое восприятие предполагает, что «наше, родное» — оно по определению единственно правильное и хорошее.

Противоположностью такого подхода является т.н. этнорелятивизм. «Я понимаю, что все культурно обусловлено, и конкретные элементы чужой действительности, которые меня шокируют, нужно рассматривать в первую очередь в культурном контексте, и уже лишь потом с точки зрения моей этики и морали. То, к чему привык я, точно так же может шокировать человека из другого полушария. Моя культура — не эталон, хотя, мне, конечно, приятно было бы так думать. Но и в других культурах и обычаях есть своя прелесть, что-то не грех и позаимствовать». Приблизительно так думает человек, дошедший в своем восприятии до этапа этнорелятивизма.

Но как же выглядит переход от одного этапа к другому?

«Весь мир — моя нора»

На этапе этноцентричного восприятия чужой культуры, по Беннетту, последовательно сменяют друг друга три стадии.

Первая стадия — это отрицание самого факта существования каких бы то ни было межкультурных различий.

Культурные различия?.. Чего-чего?.. Это знание мне попросту не нужно! Я живу в своем герметичном мире и знать не знаю никакой чужестранщины. Если я приезжаю в другую страну, то либо в командировку (и с большой неохотой), либо на пляж. Меня не интересует ничего, кроме ресторана, уютного номера в отеле, ну может еще одноразовой прогулки, чтобы убедиться, что все города одинаковые. И страны. И люди. И вообще, все везде, по большому счету, одинаковое.

Иными словами, я просто изолирую себя от какого бы то ни было активного соприкосновения с реалиями иной культуры. Бывает, что меня изолируют обстоятельства — например, если я живу где-нибудь в глухой деревне в провинции, не хочу пользоваться интернетом, а по телевизору смотрю исключительно национальные каналы, потому что иностранные мне как-то не интересны. С другой стороны, я могу сознательно и активно отсекать все возможности «иной реальности» проникнуть в мой замкнутый мир. Это случай эмигрантских диаспор, которые всеми правдами и неправдами пытаются воссоздать кусочек родины в другой стране и оградить его от внешних влияний. С комической стороны такое поведение показано в фильме «Моя большая греческая свадьба». Ни о межкультурной сознательности, ни о восприимчивости на этом этапе и говорить не приходится.

Вариантом — но это уже крайность, конечно — каждой из двух стратегий может быть отрицание существования «другого мира» вообще. Например, «нет такой страны, где на каждом углу не берут взятки» (конечно же, есть, с Сингапуром во главе). Или «не бывает так, чтобы люди массово кончали самоубийством из-за того, что их публично обвинили в непрофессионализме» (этим славится Япония). И вот это любопытное явление, в свойственной ему манере, обыграл Михаил Веллер в рассказе «Vox populi», правда, не с межкультурной точки зрения, а в контексте рассуждений работников регионального завода о недосягаемой и таинственной Москве. Однако принцип все тот же: я что-то слышал о «другом мире», но он настолько отличается от того, в котором я живу, что я просто в него не верю. «Да — нету! Да — вообще нету!»

Вторая стадия — стадия самозащиты.

«Изнутри» этот способ восприятия иной культуры выглядит примерно так. От чужого мира все-таки не спрятаться, не скрыться (а жаль!). В окружении есть иностранцы и иноверцы, а информация о том, «как там у них» и «какие они», доходит отовсюду. Различия видны невооруженным глазом, и с этим фактом надо что-то делать. На помощь приходит старое, как мир, разделение на «своих» и «чужих». «Своих» защищаем, «чужим» же объявляем беспощадную войну — хотя бы в мире собственных суждений. Вывод напрашивается сам собой: «мы» — лучше, моральнее, выше по уровню развития, со всех точек зрения достойнее, а «они» — в лучшем случае смешны и жалки, в худшем — являются олицетворением всех пороков, которые только можно придумать. Да, «мы» могли бы многому «их» научить, чтоб они наконец-то стали людьми, но «они» настолько беспросветно тупы и испорчены, что не понимают своего счастья.

Любопытно, что такой набор реакций часто встречается и у некоторых эмигрантов. Только в случае эмигрантов в категорию хороших «своих» попадают новые соотечественники и реалии жизни в новой стране, а в качестве плохих «чужих» выступают те, кто остался на родине.

Для второй стадии, к сожалению, характерна агрессия. Выходы она находит разные. Кто-то пишет полные яда тексты в интернете, кто-то не скрывает своей неприязни по отношению к иностранцам, с которыми регулярно пересекается, а у кого-то доходит и до рукоприкладства, в том числе группового. Дискриминация по национальному признаку при приеме на работу, псевдонаучные обоснования интеллектуального превосходства одного народа по отношению к другому — это все сюда. Межкультурная восприимчивость тут по прежнему на нуле, а вот осознание самого явления потихоньку начинает появляться.

А что же случается, когда судьба сталкивает так настроенного человека вот с этим вот смешным, а может быть и ненавистным «чужим»? А «чужой» оказывается исключительно приятным, абсолютно адекватным человеком и своим поведением полностью опровергает все представления о враждебности или несуразности своей нации? Казалось бы, чего проще — пересмотреть свои стереотипы и признать, что «они» все же не настолько ужасны/примитивны/ограничены (и т.д., нужное подчеркнуть), как казалось. Однако… Еще проще увидеть в собеседнике всего лишь исключение, которое каким-то непостижимым образом подтверждает правило.

Третья стадия — преуменьшение масштаба и значения культурных различий.

«Ой, да ладно! Все мы люди, все мы одинаковые» — вот девиз людей, чье восприятие мультикультурности находится на третьей стадии этноцентрического этапа. Все мы едим, спим, любим, все мы в конечном итоге умираем. У всех, на самом-то деле, одинаковые ценности, стремления и страхи, просто все их по-разному формулируют. Мы — люди, земляне. Всякие там обычаи, традиции, религии, кто к чему привык — это все внешнее, наносное. Копнуть поглубже — нет между нами всеми никакой разницы. Главное — открытость и доброжелательность, а договориться всегда можно. Как пел Александр Розенбаум:

Люди, одним себя мы кормим хлебом,
Одно на всех дано нам небо,
Одна земля взрастила нас.
Одни у всех у нас тревоги,
Одни пути, одни дороги…

Я знаю, что Александр Яковлевич написал песню «А может, не было войны» совершенно по другому поводу, однако процитированный фрагмент великолепно иллюстрирует этот подход. И ведь, на первый взгляд, замечательный подход! Если б все так думали, не было бы войн, конфликтов и всего прочего… наверное. Так почему же Беннетт называет такое мировоззрение этноцентрическим?

Причина проста. Утверждая, что все люди на земле на самом деле имеют одинаковые ценности, я подразумеваю, что это… мои ценности! Ценности именно моей культуры. Потому что других-то я и не знаю. А если знаю — то не верю, что эта ерунда может быть ценностью. Открыться чужеродности я никак не могу, даже если осознаю сам факт разнообразия культур на планете.

Не хочется сейчас приводить невеселые «примеры из жизни», поэтому призову на помощь беллетристику. В известной повести братьев Стругацких «Попытка к бегству» два молодых человека из «коммунистической утопии» на одной из неизученных планет случайно сталкиваются с совершенно иным общественным укладом, иными ценностями и иными реакциями. И тем не менее, несмотря на все увещевания более мудрого и опытного попутчика, они не в состоянии переломить свой мировоззренческий барьер, «стремясь остаться в плоскости своих представлений». Ребята искренне хотят установить контакт, помочь и договориться, ведь с их точки зрения, «общение с гуманоидами – задача чисто техническая». Однако они не учитывают слишком глубокой мировоззренческой пропасти, которую все же следовало бы учесть, чтобы контакт увенчался успехом.

Вариант этого подхода — романтизирование культурных различий и экзальтированное восхищение иными обычаями. В прошлые века так настроенные люди, если им позволяли средства и обстоятельства, совершали опасные путешествия «к дикарям», привозя оттуда бесценные этнографические материалы — или погибая от рук своих «удивительных туземцев». Сейчас же «межкультурные романтики» пополняют ряды глобтроттеров или же действительно вливаются в манящую их чужую культуру, становятся специалистами, часто эмигрируют и неизбежно рано или поздно переходят на следующий этап восприятия — этнорелятивистский.

Но об этом — в следующем посте!;)

Как там у нас с межкультурной восприимчивостью? Часть 2

Этот пост — изложение на русском языке моей статьи о том, как и почему супруги в русско-польских парах спорят о штанах, юбках и каблуках. Неожиданно для меня, статья вызвала интерес среди моих русскоязычных друзей. Так что, ребята, держите и не судите строго!;) Польский оригинал со всеми источниками и библиографией — по ссылке. Здесь же я в некотором сокращении изложу основные мысли.

Дело в том, что когда я собирала материал о межкультурной специфике жизни русско-польских пар, наткнулась на любопытную тему. Тема эта особо часто не мелькала, но тем не менее проскакивала и в интервью, и на русско-польском форуме, и в блогах, так что не обратить внимание я не могла. Русские парни жаловались на своих польских возлюбленных, что те не желают «женственно» одеваться и предпочитают ходить в штанах и мокасинах. Польские возлюбленные, наоборот, требовали, чтоб русские парни от них наконец отстали, ибо в штанах удобнее, а от каблуков ноги болят. Русские возлюбленные тоже возмущались польским женским уличным дресс-кодом и рассказывали разные страшные истории о том, как они «влезли в джинсы» и «ополячились», а потом с ужасом спохватились. А вот польские парни раз гордились, что их русские девушки/жены такие красивые да ухоженные, а раз пытались мини-юбку пониже натянуть, а то как-то неприлично.

В интервью мне об этих «мини-войнах» рассказывали, скорее, в юмористическомо ключе, и, как я поняла, со временем проблема сама собой сходит на нет. Я бы, может, и прошла мимо, если б не насторожил меня один момент. Уж больно часто мои русские респонденты произносили слова «женственность» и «женственное» в контексте одежды. Все бы ничего, мне как русской абсолютно понятна ассоциация «женственность»-«каблуки». Только вот ни от полек, ни от поляков я этого слова в данном контексте не услышала ни разу… Этнолог во мне немедленно встал в стойку и забил копытом: пахнет культурной категорией!

И действительно, получается прелюбопытнейшая вещь. Судите сами. Вот примеры высказываний насчет русских и полек моих русских респондентов, с форумов и интервью, обоих полов:

«Для меня лучше вызывающе, но женственно, чем серо и бесформенно»

«Что за девушка если натянет на себя штаны платье с верху до пяток и сапоги блин военные….. фу смотреть страшно….. а вот когда ноги ровные от ушей, мини, каблучки ммм просто супер!!!»

«Не нравятся мини и шпильки!?! Да вы батенька извращенец тогда!»

«Одержимость моих соотечественниц выглядеть гламурной в любое время суток и в любом месте меня восхищает»

«Иногда ходишь, и вообще не понимаешь, кто это идет. Ну боже, девочки, такие ножки у вас, и бюст вроде тоже есть, ну оденьтесь, ну покажите свою красоту, ну хоть немножко, — нет, тут надо серое, непонятное вообще…» (это о польках)

А вот — высказывания поляков и полек (в моем переводе):

«Их (т.е. русских девушек) штаны выглядят так, как будто никакого кровообращения в ногах уже вообще нет.»

«Туфли на каждый день должны быть удобными. Если бы женщины всегда носили туфли на высоком каблуке, они были бы вечно злыми. А через нескольк лет на их ноги никто и не взглянет»

«Мне иногда кажется, что русские женщины одеваются более вызывающе. Польки так не красятся, в смысле, так вызывающе не красятся, как русские, ну и одеваются тоже менее вызывающе»

«Руссие девушки точно одеваются вызывающе. Думаю, на моем примере прекрасно видно, что такое настоящая умеренность в одежде»

«В России женщины очень стараются быть элегантными. Очень сильный макияж, шпильки, такая в их понимании элегантность. Хотя можно одеть туфли на очень низком каблуке и что-то спортивное, и тоже быть элегантной»

Что же получается. То, что для русских — проявление женственности, для поляков выглядит как кич и вообще вызывающе. То, что для русских серо, неинтересно, мешковато и никак, для поляков удобно и элегантно.

О женственности и всем таком поляки в этом контексте не говорили во-об-ще. Зато об элегантности, удобстве и пользе для здоровья — весьма часто. У наших же — да, конечно, элегантность, удобство, это все прекрасно, но главное — жееееенственность.

Любопытно, правда?

А почему же так? Есть у меня предположение. Конечно, можно подойти к проблеме с перспективы феминизма и свести все к Страшному Русскому Патриархату, который прижимает женщин и заставляет их в угоду мужчинам ходить в неудобных туфлях и светить декольте. И какое-то зерно в таком объяснении, наверняка, есть, хотя бы потому, что то же феминистическое движение в Польше и в России развивалось совершенно по-разному и привело к разным результатам. Однако, честно говоря, эта тема меня никогда особо не интересовала, поэтому и развивать мне ее неохота. Да и кажется мне, что не так тут все просто.

Гораздо больше меня интригует совершенно другой момент. Межкультурный. Ведь все эти споры стали результатом именно того, что два человека из разных стран подобрались в пару. А межкультурная пара — это, в каком-то смысле, ситуация все же экстремальная. И вот люди прошли этап знакомства и поверхностного общения, стали жить вместе.

Как в случае любой пары, совместная жизнь — это столкновение моделей поведения, образа жизни, мышления каждого из, так скажем, «партнеров». Никуда от этого не деться, это нормальный процесс взаимной притирки. Но тут-то в список добавляются и еще кое-что, что придает пикантности, в частности, болезненные вопросы национальной идентичности. В смешанной паре кто-то из двоих обязательно живет «за границей». И ладно еще, если оба — например, поляк и русская познакомились и живут в Лондоне. В такой ситуации они как бы на равных, оба иностранцы. А вот если поляк и русская живут в Польше — это уже совсем другая история. Русский парень в такой ситуации оказывается иностранцем и так вообще, и в собственном доме. С русской девушкой, разумеется, все то же самое.

И вот тут, как показали мне собственные многолетние исследования, национальная идентичность поднимает голову (ну или задирает хвост;) ). Появляется страх потерять свою «русскость» — далеко не у всех осознанный, далеко не у всех ярко выраженный, однако у всех в той или иной степени присутствующий. И на этом этапе разные мелочи могут вырасти до масштабов «польско-русской войны под бело-красным флагом» — это я иронизирую над названием повести одной польской писательницы, Дороты Масловской.

Мне кажется, что эта пресловутая «женственность» становится для многих русских, переехавших в Польшу, одним из символов их «русскости». То есть не сама по себе «женственность», конечно, а факт того, что «женственность» важна, нужна, необходима. Для девушек ощущение собственной «женственности» становится таким актом манифестации: «Я в платье и на каблуках, я женственная, я русская, я не такая как вы все тут в штанах!» Для мужчин желание видеть возле себя «женственность» и «красоту» — тоже такой своеобразный вызов иностранному обществу: «Вы все вот такие, вам без разницы, как выглядят ваши женщины, а я вот такой, мне не без разницы!» Понятно, что я сейчас формулирую это все очень топорно, но, мне кажется, механизм тут работает именно такой.

И еще россыпь цитат:

«Русские (…) более женственны, и это опять таки наш менталитет, мы тем и уникальны, и я убеждена, что не нужно нашим девушкам заимствовать стиль унисекс с Запада. (…) Видимо Польша во всём старается походить на своих западных соседей»

«Польки не слишком уж хорошо одеваются. Правильнее будет сказать, что они одеваются удобно. Но это скорее связано с менталитетом поляков. Думаю, что попади они к нам на продолжительное время, то и одевались бы как наши и туфли на каблучке носили бы тоже»

«Нам, русским девушкам, есть чем гордиться (а русским мужчинам — кем): мы сохранили свою женственность, свою природную красоту, свою женскую слабость, мы всё же ближе к природе (пусть не на очень много, но ближе). А на Западе…»

Но почему же именно женственность? Откуда взялась эта по меньшей мере странная связь в головах: «женственность» — «русский менталитет»? Тут уже можно строить разные предположения. Я подумала о том, что, возможно, не обошлось без философа Соловьева с его Софией — «вечной женственностью» и увлекшихся этой идеей поэтов Серебряного Века. Все-таки хотя бы Прекрасная Дама Блока прочно засела в наших головах. Много кто в романтические 16 лет читал для собственного удовольствия Блока, Гумилева и Белого. А кому это удовольствия не доставляло, все равно читал, т.к. все эти поэты в школьной программе;) Так что хочешь — не хочешь, а что-то в голове осело, пусть даже в виде каких-то неоформленных обрывочных ассоциаций. А уж про «красоту, которая спасет мир» не слышали разве что самые дремучие товарищи.

Вот и имеем на выходе прямо-таки метафизический подход к юбкам и каблукам! Одевая платье и распуская волосы, русская девушка не просто одевает платье и распускает волосы, а становится проводником Великой Тайны, сама Мать-Природа в ее лице снисходит на грешную землю и спасает ее своей красотой и женственностью. И нет, я не сама это придумала, я только собираю в единое целое то, что услышала.

«Женственная одежда, эдакое служение красоте в виде более дорогих и ярких нарядов, оно конечно хорошо, я это тоже одобряю»

«Ошибка девушек в том, что добившись мужчину она расслабляется (…). Нет это, конечно, же нормально, быт, но в девушке должна оставаться загадка…»

«В женщине должна быть загадка, и самое главное — она должна быть женственной , а не унисекс созданием…»

А одетые «неженственно», но удобно польки вызывают у русских девушек какую-то глубоко личную печаль:

«Ну я не могу понять, когда я вижу женщину — нечно среднего рода…»

«И что мне больше всего обидно, они одеваются, не подчеркивая свою фигуру!»

Вот так-то! Как видно, не все так просто с этими юбками да каблуками!;)

Разве так бывает: любишь человека из другой страны, а культурных различий не видишь? Оказывается, бывает…

На эту странность я обратила внимание несколько лет назад, когда собирала материал для диссертации. Мне приходилось много разговаривать под диктофон со смешанными парами: в основном русско-польскими, но и другие комбинации меня также интересовали. Я расспрашивала про то, как проходила взаимная культурная адаптация, с какими проблемами на этой почве пара сталкивалась и как их решала. И вот слушала я — и не переставала удивляться.

«Во время моих бесед порой доходило до абсурдных ситуаций»

Как это, спрашиваю, жить под одной крышей с иностранцем? А в ответ частенько слышу:

– Это с ним, что ли? Да какой из него иностранец!

Собеседники мои (надо отдать должное, не все, но очень многие) мотают головами и отрицают какие бы то ни было культурные различия с возлюбленными. Причем мотают так активно и уверенно, что я поначалу дейсвительно им верю. И в опубликованные в журналах интервью с известными личностями об их заграничной любви верю. И тому, что пишут на форумах менее известные люди с таким же опытом, тоже верю. Верю, а понять вот, хоть убей, не могу. Это как? Нет никаких культурных различий между русским мужчиной и немкой? Вообще ничем, кроме пола, друг от друга не отличаются полька и кореец? Вы серьезно?.. Ну-ну…

Во время моих бесед порой доходило до абсурдных ситуаций. Десять минут назад ребята дружно уверяли меня, что не чувствуют никаких межкультурных звоночков. Да что там — культурные различия вообще не существуют! Это, дескать, какая-то модная ерунда, кто-то придумал, остальные подхватили. На самом-то деле ежу понятно, что все мы в первую очередь люди, а уже в десятую — скажем, русские и французы. Все это прозвучало десять минут назад – а сейчас оба они, совершенно не стесняясь моего присутствия, на повышенных тонах выясняют, как надо правильно жить: «вот у вас так», а «у нас вот эдак».

В конце концов я поняла, что надо менять стратегию, иначе я сойду с ума, и защищаться мне в смирительной рубашке. С тех пор разговор я начинала с вопроса о поведении, характерном для представителей данного народа. И вот тут обычно каждому из пары было что поведать про соотечественников его супруга. Выслушав подробные рассказы о том, что поляки такие-растакие, а русские ведут себя так-то и так-то, я задавала вопрос:

– Так как же вы со всем этим живете? Как справляетесь-то?

После чего в комнате обычно наступала тишина. И… звучали сакраментальные слова:

– А он какой-то нетипичный поляк. Вот все вот это, про что я рассказала, так в нем ничего этого нет.

А дальше — хорошо известное мне, классическое, можно сказать:

– Дело в том, что между нами нет никаких культурных различий, мы одинаково действуем, одинаково думаем, вот и все!

«Международные пары состоят исключительно из нетипичных американцев и шведов и, конечно же, сплошь нетипичных русских обоего пола»

Ох и насмотрелась я на этих «нетипичных», пока проводила исследования! И насмотрелась, и начиталась. В общем, международные пары состоят исключительно из нетипичных японцев и корейцев, нетипичных американцев и шведов, нетипичных поляков и венгров и, конечно же, сплошь нетипичных русских обоего пола. Польки массово выходят замуж за нетипичных немцев, а поляки женятся на вьетнамках, которые ну разве что по-вьетнамски говорят, а так — от польки и не отличишь. Надо думать, немецкие свекрови и вьетнамские тещи все тоже не унижают себя немецким и вьетнамским стилем поведения…

Получается, что мы можем состоять в близких отношениях с человеком из другой страны, создать смешанную семью, и при этом яростно отрицать, что за плечами у каждого из нас — иные культурные модели, которые приходится как-то приводить к общему знаменателю. А если нас припирают к стенке, то заявляем, что наш «экзотический» партнер таким только кажется. На са-а-амом-то деле он совершенно не типичный представитель своего народа. То есть вовсе не чужой. Просто… ну… родился и прожил полжизни не там, где надо. А так — свой человек!

Это явление настолько бросается в глаза ученым, занимающимся проблемами межкультурных браков, что является предметом отдельных исследований. Американцы Поль Розенблатт, Терри Карис и Ричард Поуелл подробно описали отрицание супругами какой бы то ни было неординарности в отношениях между ними в книге о межрасовых семьях и пришли к выводу, что речь идет о специфическом защитном механизме. Немец Ульрих Бек рассмотрел проблему еще глубже, применительно вообще ко всем межкультурным семьям. Этот защитный механизм, не подозревая о том, рано или поздно запускает большинство смешанных пар. Почему?

В начале отношений с человеком из другой страны нам очень нравится ареол экзотики, чужеродности и «ветра дальних стран». Все очень интересно, мы как пара, безусловно, привлекаем к себе внимание знакомых и незнакомых, особенно если наш чужеземец (или чужеземка) весьма колоритен внешностью и поведением. Но сколько же можно?! От постоянного внимания в конце концов устаешь, об этом знают даже мировые знаменитости. Хочется перестать уже выделяться на фоне окружающих. Одни и те же вопросы начинают вызывать раздражение, а повышенный интерес к нашей частной жизни пробуждает желание душить на месте. Оскароносные актрисы надевают темные очки и делают вид, что «их тут не стояло», а смешанная пара начинает убеждать всех вокруг и себя самих в том, что они ничем не отличаются от остальных людей. У нас такая же семья, как у вас, ничего особенного в нас нет, ни о каких специфических различиях мы не знаем! Нечего к нам лезть с идиотскими вопросами! Если же различия все же слишком очевидны и просто так закрыть на них глаза не получается, на помощь приходит тяжелая артиллерия — аргумент про «нетипичность».

«Лично я уверена, что такой подход несет в себе опасность»

Понятное дело, интервью под диктофон не способствует полной откровенности. Не каждый захочет рассказывать всю подноготную своих отношений. Проще сказать «у нас нет межкультурных сложностей» и закрыть тему. И тем не менее, я имела возможность убедиться в том, что во многих случаях эта позиция была абсолютно искренна.

Лично я уверена, что такой подход несет в себе опасность как для развития отношений, так и для собственной психической и эмоциональной интегральности. Созданная нами иллюзия дает, конечно, ощущение безопасности, но имеет также свою цену. Мы становимся совершенно беззащитны пред лицом реальности, жизни, обстоятельств. Нашу домашнюю идиллию, в которой нет отзвуков разнообразия огромного мира, а есть только идентичные друг другу мы, может разрушить каждая серьезная перемена. Достаточно будет того, что к нам переедут престарелые родители и привезут с собой кусок своего далекого (а может, и не такого уж и далекого) мира, с которым нам теперь жить: специфическую кухню, иные представления о распределении ролей в семье, иную модель организации пространства. Они могут быть прекрасными, ненавязчивыми людьми, но, хотим мы этого и нет, наш дом наполнится чужеродностью, которую мы так старательно игнорировали. А мы будем к этому совершенно не готовы.

Второй важный момент – это эмоциональная и духовная связь с партнером. Чем лучше мы друг друга узнаем, тем прочнее и глубже эта связь. Но ведь мы никогда не сможем понять до конца ассоциаций и реакций другого человека, если не дадим себе труд встать лицом к лицу с миром, в котором он был воспитан! Не с фрагментами, лежащими на поверхности, а со всей многомерной системой общественных отношений. С темными сторонами, на которых, возможно, наш партнер сам предпочитает не заострять внимание.

Но и это не все. Отказывая нашим заморским возлюбленным и их родственникам в праве на культурную чужеродность, мы лишаем себя замечательного развлечения! Ведь межкультурные познавательные забавы приносят море удовольствия. Как сказал однажды мой знакомый, даешь обязательные для всех браки с иностранцами!

— С женой из другой страны открываешься новому миру, поразительным образом расширяешь свои горизонты. Я получил в подарок, совершенно нахаляву, без всяких там филфаков и прочего, другую культуру, целую вселенную! — так он охарактеризовал итоги своего решения жениться.

А мы, убедив себя в «нетипичности» наших любимых чужестранцев, выбрасываем на помойку содержимое прелестно запакованного подарка и пытаемся радоваться коробке с бантиком.

«Может быть, я несправедливо упрекаю?»

А может быть, я несправедливо упрекаю супругов «нетипичных» немцев, американцев и корейцев в стремлении прятать голову в песок? Что, если эти немцы, американцы и корейцы действительно многим отличаются в своем поведении и способе самовыражения от большинства своих соотечественников? В конце концов, все люди разные, а социализация — это не станок, штампующий идентичные человеко-единицы. Вынесенные из дома схемы и модели поведения можно и сознательно поменять, было бы желание. Ну вдруг вот этот вот «нетипичный» голландец обладает, с одной стороны, достаточно гибкой личностью, а с другой стороны, богатым опытом межкультурного взаимодействия и действительно способен успешно «обрусеть»! Возможно же такое? Конечно, возможно. (Хотя в скобках замечу, что полностью это не удалось даже живущему вот уже 25 лет в России и тщательно изучившему наши «национальные особенности» Вилле Хаапасало). Или, может, вон та чешка, которая с раннего детства переезжала с родителями-международниками из страны в страну, с молоком матери впитала мозаику культур, а ее чувство национальной принадлежности охватывает континенты. Может такое быть? Разумеется. Однако такие люди в красках рассказывают о видоизменениях собственных культурных моделей, а их спутники жизни с гордостью подчеркивают замеченные различия. В их лексиконе нет слова «нетипичный» — применительно к корням, конечно же. Они прекрасно разобрались, из каких элементов и в каких пропорциях состоит индивидуальный «культурный узор» их союза.

Для наглядности приведу пример от противного, из моих собственных исследований. Итак: польский мужчина, уверяющий, что его русская жена — нетипичная русская. При этом он за девять лет брака так и не научился более или менее сносно говорить по-русски («А зачем? Мы же в Польше живем»), в России был два раза — достопримечательности посмотреть и перед свадьбой родственникам показаться («И пока мне хватит»), не читает русских книг («Времени нет»), не смотрит русских фильмов («Ничего там не понимаю»), а когда жена беседует с русскими подругами, не знает, что они обсуждают и над чем смеются («Если что-то важное будет — она мне переведет»).

Подведем же итог. Знает ли он, что из себя представляют русские, Россия, русский национальный характер? Нет. Может ли он адекватно оценить, насколько типичной русской является его супруга? Нет. Может он делать выводы насчет культурных различий с женой? Нет! Наконец, могу я ему поверить, когда он со знанием дела заявляет, что его жена ничем не отличается от среднестатистической польки? Нет. Извините меня. Но я не могу. Этот мужчина считает свою жену «нетипичной» русской исключительно потому, что она не соответствует его стереотипу женщины из России — а это уже совсем другая история. Ну и неохота занятому человеку забивать себе голову всей этой экзотикой.

Воздержусь от ехидных замечаний. Этот человек уделил мне свое время, согласился поговорить, и я очень ему благодарна. Скажу только о красивой и прекрасно образованной женщине, его жене. Она откровенно погрустнела, когда я спросила ее, как она — русская — чувствует себя в своем уютном польском доме без русской атмосферы. К слову пришлось, что мой польский муж иногда по вечерам включает на Ютубе всякую юмористическую ерунду типа обзоров Макса Голополосова или кусков из КВН. Мы отпускаем уставшие мозги погулять и дружно хихикаем над специфическими, непонятными без контекста юморесками. Он, типичный поляк, и я, типичная русская. Так вы бы видели ее взгляд — как же она мне завидовала…