Сталкиваясь с чужеродным миром, мы всегда его оцениваем, как любое другое явление. Таково уж свойство человеческой психики. Любопытно, что чужеродность все воспринимают по-разному. Но как? И почему? И как оценить свои собственные реакции?

Как там у нас с межкультурной восприимчивостью? Часть 1

В первой части этой статьи речь шла о модели развития межкультурной восприимчивости Мильтона Беннетта (DMIS). Согласно его теории, восприятие чужеродности эволюционирует от этноцентрического к этнорелятивистскому подходу. В предыдущем посте я рассказывала о стадиях этноцентрического этапа. Этот же будет посвящен стадиям этапа этнорелятивистского.

Теория относительности на новый лад

Беннетт считает, что, отойдя от этноцентрического восприятия иной культуры, человек начинает в какой-то степени следовать принципу «все в мире относительно». Речь не идет ни о нравственной разбалансировке (установка типа: «Нет ни добрых поступков, ни злых, все зависит от точки отсчета!»), ни о радикальной смене системы ценностей. Но о чем же тогда? Ведь слово «релятивизм» подразумевает как минимум размытость критериев, если вообще не их отсутствие.

Понять, что же такое беннеттовский этнорелятивизм, можно, представив себе фокус в фотоаппарате (да простят мне фотографы эту безграмотную метафору). В фокусе все четко, хорошо видно и понятно. Пространство вне фокуса — размыто, неясно, оставляет большой простор для домыслов и воображения. Переход на этнорелятивистский этап восприятия чужеродности — это смещение «фокуса» со своей национальной культуры. Но куда же он смещается? Это зависит от конкретной ситуации данного человека, а также от того, что именно стало стимулом для такой метаморфозы.

Представим себе, что Иван Иванович в силу обстоятельств стал тесно и регулярно общаться, например, с индийцами и ездить в Индию. Но только туда! Иван Иванович, Россия и Индия. Вероятнее всего, рано или поздно в его восприятии Россия и Индия станут странами, которые чем-то сильно отличаются от всего остального мира. В его «фокусе» окажутся одновремено обе эти страны и обе культуры. Иван Иванович уже не сможет размышлять на тему, что лучше, а что хуже — индийская культура (обычаи, ценности) или русская. Обе «свои»! Обе правильные! Конечно, везде есть недостатки, но в целом… Однако весь остальной мир может так и остаться для Ивана Ивановича в категории «чужие». Таким образом, этнорелятивизм Ивана Иваныча будет распространяться лишь на две страны.

Представим себе и другие ситуации. Петр Петрович устроился на работу в международную компанию и по работе ездит по разным континентам, непосредственно общаясь с местными сотрудниками и партнерами. Вася поступил в заграничный университет, поселился в международном общежитии и попал в среду абсолютной культурной мешанины. А Сергей, будучи русским, женился на, допустим, американке Тине, у которой мама — выросшая в Нью-Йорке дочь итальянских эмигрантов, папа — сын кубинки и американца, отчим — мексиканец, а лучшая подруга — филиппинка. Бывает такое, бывает, и вовсе не так редко… И Петр Петрович, и Вася, и Сергей, скорее всего, по прошествии какого-то времени с удивлением обнаружат, что никакого «фокуса» у них больше вообще… нет. В «фокусе» весь мир, даже те регионы, о которых они знают понаслышке. Да и граница между «своими» и «чужими» как-то начинает размываться… Все культуры «правильные» (в том числе и «чужие»), и во всех культурах есть какие-то множественные нелицеприятные моменты (в том числе и в «своей»). В случае этой троицы этнорелятивизм будет универсальным, будет охватывать весь земной шар.

Свой среди своих

По Беннету, человек на этнорелятивистском этапе восприятия межкультурных различий, проходит очередные три стадии. Нумеровать я их буду с четвертой (первые три стадии — этап этноцентрический, описано в предыдущем посте), чтобы не нарушать оригинальную беннеттовскую концепцию.

Четвертая стадия — внутреннее согласие с тем, что в мире действительно существуют разные культуры.

Одно дело — знать это умозрительно. И совсем иное дело — действительно осознать это. Среди моих знакомых есть люди, которые, попав в мультикультурную среду, прекрасно помнят сам момент этого «прозрения».

Открытие же заключалось вот в чем. За каждым (!) иностранцем стоит целый мир, целая сложная мировоззренческая система, не менее сложная, чем моя собственная. Если иностранец пытается говорить на моем языке, я должен радоваться за него, а не смеяться над нескладностью и неблагозвучием его речи, ведь мой родной язык для него — такой же иностранный, как для меня — его. Его обычаи, праздники, верования и ассоциации не менее ценны, чем мои. А мои — не более ценны, чем его! Я могу часами с гордостью рассказывать ему о богатстве моей культуры, о величии и трагизме поворотных пунктов в истории моего государства и об уникальности моего национального менталитета. Но ведь он тоже может часами рассказывать мне о богатстве, величии, трагизме и уникальности, с не меньшей гордостью. А о моей стране он знает не больше, чем я — о его. Мы на равных.

На этом этапе и осознание проблемы, и межкультурная восприимчивость совершают огромный скачок вперед. Итог: уходит покровительственное отношение, пренебрежение или враждебность, приходит искренний интерес. И вот тогда нам начинают по-настоящему рассказывать и показывать. А мы начинаем по-настоящему узнавать.

Пятая стадия — адаптация к иной культуре.

Вот тут-то и начинается самое интересное. Беннетт называет это «интернализацией иного мировоззрения при помощи эмпатии». В переводе на человеческий язык это обозначает, что я могу как бы «примерить на себя» «культурное платье» иностранца. Примерить, полюбоваться на себя, показаться другим, а потом снять. Я могу представить себе, как думает этот иностранец, и понимаю, почему он именно так себя ведет.

Здесь уже мало собственно установки «все равны, как на подбор», этот этап невозможен без информации. Но, с другой стороны, от информации толку тоже не будет, если она вызывает внутренний этноцентрический протест. На этом этапе восприятия чужеродности европейская девушка, будь она хоть трижды феминисткой и нудисткой, путешествуя по мусульманским странам Ближнего Востока, не будет щеголять голыми ногами, прикроет попу туникой и оденет на голову платочек. И купаться будет хотя бы в шортиках и футболке, а не в бикини. И все это без малейшего раздражения, добровольно и с интересом: «Так вот как чувствует себя в платке арабка! А как же она чувствует себя с закрытым лицом? Может, проверить?..» На этом этапе европейский специалист, приехавший в Японию на год работать в крупной компании, не будет спорить с начальством, в лоб требовать повышения и самостоятельно реорганизовывать работу в отделе. Он будет вести себя как японец, чтобы по-японски реализовать свои мужские амбиции. Конечно, оба они потом вернутся к себе домой, снимут свои «маскарадные костюмы» и аккуратненько повесят их в шкаф. Понадобится — вынут.

Один из героев романа пакистанской писательницы Камили Шамси «Выжженные тени» именно таким образом вживается в чужое для него общество. В среде афганских моджахедов он афганский моджахед, в Штатах он американец. Идеально копируя модели поведения и реакции, понимая логику иного мышления, он все равно остается самим собой: пакистанцем Резой, сыном индийца и японки.

Шестая стадия — интеграция в иную культуру и способность переключать культурный код.

А вот герой романа Хари Кунзру «Без лица» каждый раз по-настоящему перевоплощается, меняя не только привычки и реакции, но и имя, и личность. В одном теле представителя золотой молодежи, чистокровного индийца Прана Ната в течение нескольких лет сменяют друг друга британский бастард Чандра/Роберт, чистокровный англичанин Джонатан Бриджман и человек без расы и без происхождения.

Кунзру описал, конечно, экстремальный вариант переключения культурного кода, на то она и беллетристика. В жизни беннеттовская интеграция проявляется гораздо более мирным путем. Ребенок из смешанной семьи, социализованный одновременно в двух культурах. Или второе поколение эмигрантов, которое еще «там», но уже «тут». Или на удивление гибкий интеллектуально человек, который в силу обстоятельств часто меняет страны проживания, не возвращаясь при этом к себе на родину. Или энтузиаст идеи мультикультурности, который сознательным усилием вырвал себя из контекста своей родной нации и стал гражданином мира.

Такие люди в состоянии мгновенно переключаться. Два часа назад он был и чувствовал себя стопроцентным британцем, лондонским клерком-«белым воротничком», немного чопорным, пунктуальным, с безукоризненной мимикой сотрудника корпорации. Сейчас он в джинсах и футболке сидит в маленьком прокуренном рестаранчике, громко смеется и бурно жестикулирует. Иранец среди иранцев. Как в Тегеране, будто и не уезжал. Спроси у него: кто он? В лучшем случае не ответит.

На мастер-классах у самого Беннетта из уст участников, находящихся на шестой стадии восприятия чужеродности, звучали такие фразы:

— Я мост между культурами, которые я знаю.

— Я не принадлежу к какой-то одной культуре.

— Наш мир — мультикультурен, как же можно замыкать свое мышление в рамках только одной культуры?!

Мало того. Шестая стадия — это еще и способность одновременного применения разных культурных рамок, оценки с различных культурных перспектив. Если б я была американкой и в то же время японкой, как бы я оценила Хиросиму? А Перл-Харбор?.. Вот именно…

И как это применять?

Как любая модель, DMIS несколько упрощает действительность. Едва ли найдется много людей, которые могли бы быть ходячей иллюстрацией какой-либо беннеттовской стадии (хотя я могла бы назвать парочку таких…). Большинство из нас находится все же на каком-то промежуточном этапе. А вот между чем и чем — над этим стоит задуматься.

От чужеродности и мультикультурности нам уже никуда не деться. Это мир, в котором мы живем.

Сталкиваясь с чужеродным миром, мы всегда его оцениваем, как любое другое явление. Таково уж свойство человеческой психики. Любопытно, что чужеродность все воспринимают по-разному. Но как? И почему? И как оценить свои собственные реакции?

Когда мы с одногруппницей переступили порог международного общежития в Варшаве, первым человеком, которого заинтересовал наш приезд, был чернокожий парень из Гвинеи. Назовем его Маду (хотя на самом деле звали его по-другому). Несколько дней он практически не вылезал из нашей комнаты, а потом приехали другие ребята из Африки, и наш новый приятель переключился на них. Было очень интересно и забавно наблюдать за разнообразием реакций на Маду, которые выдавали наши соседи-славяне. Кто-то откровенно шарахался. Кто-то старался игнорировать, даже во время общего чаепития! Кто-то робко пытался поддержать разговор, используя любую возможность, чтоб сбежать. Маду угощал нас собственноручно приготовленным по традиционному гвинейскому рецепту рисом с курицей, но почти все отказывались (дураки, это было потрясающе вкусно!). Он с интересом расспрашивал нас о наших биографиях и странах, но лишь одна девушка проявила вежливый интерес. И еще одна — искренний. Тогда я над этим представлением просто тихонько хихикала и не делала никаких выводов. А вот сейчас я понимаю: для всех нас, студентов и аспирантов из стран СНГ, общение с жизнерадостным Маду было первым опытом настоящей чужеродности, первым соприкосновением с «жизнью на другой планете». И наши реакции на «инопланетянина» могли бы многое рассказать о нас самих.

Говоря о столкновении с чужеродностью, я имею в виду в первую очередь впечатления от контакта с иностранцами и заграничной действительностью, с которой раньше не приходилось соприкасаться вплотную. Хотя, разумеется, сам по себе спектр «непривычного» гораздо шире, но о реакциях на неожиданности пусть размышляют психологи. Мы же посмотрим, что интересного придумали социологи и специалисты по межкультурной коммуникации.

Американский ученый Мильтон Беннетт, основатель Исследовательского Института Межкультурного Развития (Intercultural Development Research Institute), разработал специальную шкалу для оценки отношения данного конкретного человека, во-первых, к самому факту культурного разнообразия, а во-вторых, к межкультурной ситуации, с которой этот человек столкнулся. Строго говоря, разработал он модель, которая показывает, как изменяется отношение человека к чужеродности, однако оказалось, что этой модель удобно пользоваться еще и как шкалой. Сейчас шкала Беннетта активно используется в различных образовательных программах, в том числе тренингах по развитию навыков успешной межкультурной коммуникации.

Что же можно измерить на шкале Беннетта?

Беннетт назвал свою модель «Developmental Model of Intercultural Sensitivity» (DMIS) и ввел таким образом особое понятие — intercultural sensitivity. Адекватно перевести это на русский язык довольно сложно. Модель развития межкультурного — чего?.. Чувствительности? Этот дословный перевод сразу же навевает ассоциации с сентиментальностью, а перед глазами встает тургеневская барышня, прослезившаяся при виде группы японских туристов с фотоаппаратами. Восприятия? Слишком общо и механистично. Речь же идет, во-первых, об общем понимании проблематики межкультурного общения, пусть даже не столько осознанном, сколько инстинктивном. И, во-вторых, о степени открытости/закрытости к тому, что предлагает иной культурный контекст. Я бы предложила сразу два слова: «сознательность» для первого пункта и «восприимчивость» для второго. Каждое из них точнее выразит значение intercultural sensitivity в зависимости от того, что именно мы пытаемся оценить при помощи этой шкалы.

Этноцентризм и этнорелятивизм

Согласно Беннетту, человек, эволюционирующий в своем отношении к проявлениям чуждой ему культуры, проходит два этапа.

Сначала восприятие этноцентрично, т.е. все непонятные явления оцениваются исключительно сквозь призму своих собственных культурных установок. Мало того, этноцентрическое восприятие предполагает, что «наше, родное» — оно по определению единственно правильное и хорошее.

Противоположностью такого подхода является т.н. этнорелятивизм. «Я понимаю, что все культурно обусловлено, и конкретные элементы чужой действительности, которые меня шокируют, нужно рассматривать в первую очередь в культурном контексте, и уже лишь потом с точки зрения моей этики и морали. То, к чему привык я, точно так же может шокировать человека из другого полушария. Моя культура — не эталон, хотя, мне, конечно, приятно было бы так думать. Но и в других культурах и обычаях есть своя прелесть, что-то не грех и позаимствовать». Приблизительно так думает человек, дошедший в своем восприятии до этапа этнорелятивизма.

Но как же выглядит переход от одного этапа к другому?

«Весь мир — моя нора»

На этапе этноцентричного восприятия чужой культуры, по Беннетту, последовательно сменяют друг друга три стадии.

Первая стадия — это отрицание самого факта существования каких бы то ни было межкультурных различий.

Культурные различия?.. Чего-чего?.. Это знание мне попросту не нужно! Я живу в своем герметичном мире и знать не знаю никакой чужестранщины. Если я приезжаю в другую страну, то либо в командировку (и с большой неохотой), либо на пляж. Меня не интересует ничего, кроме ресторана, уютного номера в отеле, ну может еще одноразовой прогулки, чтобы убедиться, что все города одинаковые. И страны. И люди. И вообще, все везде, по большому счету, одинаковое.

Иными словами, я просто изолирую себя от какого бы то ни было активного соприкосновения с реалиями иной культуры. Бывает, что меня изолируют обстоятельства — например, если я живу где-нибудь в глухой деревне в провинции, не хочу пользоваться интернетом, а по телевизору смотрю исключительно национальные каналы, потому что иностранные мне как-то не интересны. С другой стороны, я могу сознательно и активно отсекать все возможности «иной реальности» проникнуть в мой замкнутый мир. Это случай эмигрантских диаспор, которые всеми правдами и неправдами пытаются воссоздать кусочек родины в другой стране и оградить его от внешних влияний. С комической стороны такое поведение показано в фильме «Моя большая греческая свадьба». Ни о межкультурной сознательности, ни о восприимчивости на этом этапе и говорить не приходится.

Вариантом — но это уже крайность, конечно — каждой из двух стратегий может быть отрицание существования «другого мира» вообще. Например, «нет такой страны, где на каждом углу не берут взятки» (конечно же, есть, с Сингапуром во главе). Или «не бывает так, чтобы люди массово кончали самоубийством из-за того, что их публично обвинили в непрофессионализме» (этим славится Япония). И вот это любопытное явление, в свойственной ему манере, обыграл Михаил Веллер в рассказе «Vox populi», правда, не с межкультурной точки зрения, а в контексте рассуждений работников регионального завода о недосягаемой и таинственной Москве. Однако принцип все тот же: я что-то слышал о «другом мире», но он настолько отличается от того, в котором я живу, что я просто в него не верю. «Да — нету! Да — вообще нету!»

Вторая стадия — стадия самозащиты.

«Изнутри» этот способ восприятия иной культуры выглядит примерно так. От чужого мира все-таки не спрятаться, не скрыться (а жаль!). В окружении есть иностранцы и иноверцы, а информация о том, «как там у них» и «какие они», доходит отовсюду. Различия видны невооруженным глазом, и с этим фактом надо что-то делать. На помощь приходит старое, как мир, разделение на «своих» и «чужих». «Своих» защищаем, «чужим» же объявляем беспощадную войну — хотя бы в мире собственных суждений. Вывод напрашивается сам собой: «мы» — лучше, моральнее, выше по уровню развития, со всех точек зрения достойнее, а «они» — в лучшем случае смешны и жалки, в худшем — являются олицетворением всех пороков, которые только можно придумать. Да, «мы» могли бы многому «их» научить, чтоб они наконец-то стали людьми, но «они» настолько беспросветно тупы и испорчены, что не понимают своего счастья.

Любопытно, что такой набор реакций часто встречается и у некоторых эмигрантов. Только в случае эмигрантов в категорию хороших «своих» попадают новые соотечественники и реалии жизни в новой стране, а в качестве плохих «чужих» выступают те, кто остался на родине.

Для второй стадии, к сожалению, характерна агрессия. Выходы она находит разные. Кто-то пишет полные яда тексты в интернете, кто-то не скрывает своей неприязни по отношению к иностранцам, с которыми регулярно пересекается, а у кого-то доходит и до рукоприкладства, в том числе группового. Дискриминация по национальному признаку при приеме на работу, псевдонаучные обоснования интеллектуального превосходства одного народа по отношению к другому — это все сюда. Межкультурная восприимчивость тут по прежнему на нуле, а вот осознание самого явления потихоньку начинает появляться.

А что же случается, когда судьба сталкивает так настроенного человека вот с этим вот смешным, а может быть и ненавистным «чужим»? А «чужой» оказывается исключительно приятным, абсолютно адекватным человеком и своим поведением полностью опровергает все представления о враждебности или несуразности своей нации? Казалось бы, чего проще — пересмотреть свои стереотипы и признать, что «они» все же не настолько ужасны/примитивны/ограничены (и т.д., нужное подчеркнуть), как казалось. Однако… Еще проще увидеть в собеседнике всего лишь исключение, которое каким-то непостижимым образом подтверждает правило.

Третья стадия — преуменьшение масштаба и значения культурных различий.

«Ой, да ладно! Все мы люди, все мы одинаковые» — вот девиз людей, чье восприятие мультикультурности находится на третьей стадии этноцентрического этапа. Все мы едим, спим, любим, все мы в конечном итоге умираем. У всех, на самом-то деле, одинаковые ценности, стремления и страхи, просто все их по-разному формулируют. Мы — люди, земляне. Всякие там обычаи, традиции, религии, кто к чему привык — это все внешнее, наносное. Копнуть поглубже — нет между нами всеми никакой разницы. Главное — открытость и доброжелательность, а договориться всегда можно. Как пел Александр Розенбаум:

Люди, одним себя мы кормим хлебом,
Одно на всех дано нам небо,
Одна земля взрастила нас.
Одни у всех у нас тревоги,
Одни пути, одни дороги…

Я знаю, что Александр Яковлевич написал песню «А может, не было войны» совершенно по другому поводу, однако процитированный фрагмент великолепно иллюстрирует этот подход. И ведь, на первый взгляд, замечательный подход! Если б все так думали, не было бы войн, конфликтов и всего прочего… наверное. Так почему же Беннетт называет такое мировоззрение этноцентрическим?

Причина проста. Утверждая, что все люди на земле на самом деле имеют одинаковые ценности, я подразумеваю, что это… мои ценности! Ценности именно моей культуры. Потому что других-то я и не знаю. А если знаю — то не верю, что эта ерунда может быть ценностью. Открыться чужеродности я никак не могу, даже если осознаю сам факт разнообразия культур на планете.

Не хочется сейчас приводить невеселые «примеры из жизни», поэтому призову на помощь беллетристику. В известной повести братьев Стругацких «Попытка к бегству» два молодых человека из «коммунистической утопии» на одной из неизученных планет случайно сталкиваются с совершенно иным общественным укладом, иными ценностями и иными реакциями. И тем не менее, несмотря на все увещевания более мудрого и опытного попутчика, они не в состоянии переломить свой мировоззренческий барьер, «стремясь остаться в плоскости своих представлений». Ребята искренне хотят установить контакт, помочь и договориться, ведь с их точки зрения, «общение с гуманоидами – задача чисто техническая». Однако они не учитывают слишком глубокой мировоззренческой пропасти, которую все же следовало бы учесть, чтобы контакт увенчался успехом.

Вариант этого подхода — романтизирование культурных различий и экзальтированное восхищение иными обычаями. В прошлые века так настроенные люди, если им позволяли средства и обстоятельства, совершали опасные путешествия «к дикарям», привозя оттуда бесценные этнографические материалы — или погибая от рук своих «удивительных туземцев». Сейчас же «межкультурные романтики» пополняют ряды глобтроттеров или же действительно вливаются в манящую их чужую культуру, становятся специалистами, часто эмигрируют и неизбежно рано или поздно переходят на следующий этап восприятия — этнорелятивистский.

Но об этом — в следующем посте!;)

Как там у нас с межкультурной восприимчивостью? Часть 2

Ссоры с мужем-иностранцем из-за уборки имеют свою специфику

Ситуация, до боли знакомая многим.

Сидишь ты с маленькими детьми дома. Еду готовишь, полы моешь, на детской площадке часами медитируешь. То дети взвоют, то сама взвоешь. Мужу-то хорошо, он на работе, дезертир несчастный! А ты, словно ведьма-авиаторша, с утра до вечера верхом на швабре. А по вечерам, как в дурном сериале, повторяются одни и те же разговоры:

– (дверь хлоп, по коридору топ-топ-топ, тридцать секунд тишины) Сидишь дома, дурака валяешь, даже убраться нормально не можешь! Я весь день вкалываю, прихожу домой отдохнуть, а кругом бардак!

– (тряпка на пол шмяк, горшок об стену бряк, содержимое горшка бульк) Сам с ребенком сиди, а я посмотрю, какой у тебя тут порядок будет! С удовольствием поменяюсь! Иди в декрет, а я на работу выхожу! У меня, между прочим, три диплома, МВА и музыкалка, я не бесплатная уборщица!!!

Ну а дальше все понятно. Тихий семейный вечер, полный уюта, нежности и взаимопонимания, а также милого детского щебета под сто децибел. Как говорится, кто не был, тот будет, кто был, не забудет! И даже если перенести место действия из, к примеру, Нового Уренгоя в Париж, Берлин или, скажем, в Стамбул, а мужа Серегу заменить на Пьера, Ганса или Мустафу, сценарий особо не изменится.

Пыль на полках, мусор на ковре и три немытых чашки способны превратить в ад семейную жизнь что с соотечественником, что с чужестранцем. Какой же из этого можно сделать вывод, пообщавшись на эмигрантском форуме с подругами по несчастью и добела отмыв кости мужьям всех возможных национальностей? А вот такой:

а) все мужики одинаковые

б) вопросы уборки интернациональны

в) фактор культуры и национального менталитета не играет в т. н. «бытовых вопросах» никакой роли.

Казалось бы, о чем тут еще рассуждать. И все же господа социологи, культурные антропологи, этнопсихологи и даже лингвисты дружно качают головами и говорят: «Ан нет, не так все просто!»

И я с ними соглашусь. Во-первых, в интернациональном браке действуют свои специфические механизмы, а во-вторых, уборку в разных уголках земного шара понимают по-разному.

Грязь грязи рознь!

Начнем с того, что чистота и грязь — категории условные. Нет универсального для всего земного шара представления о том, что чисто, а что грязно.

В Пакистане мусорщикам не то что не подадут руки – для этой категории обслуживающего персонала заводят отдельные чашки (плохонькие, треснутые), на случай, если мусорщик попросит попить. А в Пакистане жарко… Бытовые отходы ассоциируются с чем-то настолько гадким, что сама идея разделения мусора кажется пакистанцам просто кощунственной. Однако мусор в публичном пространстве уже не является грязью и, соответственно, никаких особо сильных негативных эмоций не вызывает. А вот в Германии все строго наоборот. Тротуары моют водой, удаляя окурки, обертки и прочую грязь, зато почтенные отцы семейств не считают зазорным ни аккуратно раскладывать по разным контейнерам свой родной мусор, ни пожать руку ассенизатору. И немцы, и пакистанцы имеют полное право считать друг друга грязнулями. Еще бы: живут, пожно сказать, в грязи, и в ус не дуют!

А вот другой пример. Что вы скажете о человеке, который заходит в дом и, как ни в чем ни бывало, гуляет в уличных ботинках в спальне, в ванной, на кухне? Вот именно. Давай-ка снимай обувь, свинтус, вот тебе тапки, нечего грязь по всему дому разносить! А между тем, например, в Польше считается дурным тоном заставлять гостей снимать обувь и надевать тапки. С самыми близкими родственниками и задушевными друзьями это еще проходит, но со всеми остальными уже – ни-ни! Предлагать мне одеть свои по определению грязные (потому что не мои) домашние тапки на мои чистые ноги?! Фи! А пол? Ну а что пол – помоешь потом, тоже мне, проблема. Какая же грязь хуже? Та с улицы или та с тапок?..

Зачем нам мыться-убираться?

Хороший вопрос, да? Чистота – залог здоровья, и так далее. Ну и если приятно пахнуть, то и люди не будут шарахаться, тоже плюс. Но ведь не для всех омовений и уборок найдется рациональное объяснение!

Почему пожилые родственники внимательно следят за тем, чтобы все помыли руки после посещения кладбища, даже если никто там ничего не трогал? Откуда растут ноги у этого дикого воспитательного приема – мыть детям рот с мылом, чтобы отучить их «грязно ругаться»? Что именно пытается смыть с себя девушка, отдраивая себя под душем после поездки в одном вагоне с компанией полутрезвых гопников, всю дорогу отпускавших в ее адрес сальные шуточки? В чем смысл народной приметы, которая велит немедленно подмести пол после ухода неприятных визитеров – и при этом строго-настрого запрещает это делать после ухода близких друзей или родственников?

Вот уж действительно: если вдуматься, грань между «рациональным» и т. н. «ритуальным» очищением очень тонка. Моясь и убираясь, мы стремимся отгородить себя от грязи – и материальной, например, следов от осенней слякоти на ботинках, и символической.

Триллер с грязью в главной роли

Кого мы обзываем «свиньей»? Не только неопрятного индивида, но и человека, который ведет себя вразрез с нашими ожиданиями, создает нам какие-то весьма ощутимые неудобства. А слово «свинство» даже старый мудрый Ожегов определяет как «низкий поступок» и «подлость».

«Грязные мысли», «нечистая сила», «смешать с грязью» – ко всему, что связано с грязью, мы относимся с опаской, и это проявляется даже в языке. Я привела примеры из русской культуры, но с то же самое мы увидим, заглянув головы к англичанам, немцам, китайцам, арабам и далее по списку. Например, в английском языке с грязью ассоциируется предательство, в арабском – позор, низкие моральные качества и неприглядные интимные секреты.

Итак, грязь – это не только пятна от слякоти на ботинках и сальные волосы. Грязь стала символической категорией. Мы воспринимаем грязь, чем бы они ни была, как нечто неприятное и потенциально опасное. Мы хотим держаться от грязи как можно дальше. Мы возмущаемся и защищаемся, когда что-то, что попадает в эту категорию, вторгается в нашу жизнь, и чувствуем себя очень неуютно, если оно в нашей жизни пустило корни. И именно поэтому мы смеемся над поговорками типа «пусть моются те, кому лень чесаться» – мы смеемся над пародоксом!

Чужой с пылесосом

А что же такое по своей сути уборка? Это приведение некоего пространства из состояния «грязное, хаотичное, враждебное» в состояние «чистое, упорядоченное, безопасное». А поскольку эти состояния условны, то и процесс уборки тоже условен. Грязь в символическом смысле – это неупорядоченность, отсутствие четкой и понятной нам структуры, где все на своем месте. Значит, устранение ее – это философский акт восстановления порядка, стремление сделать окружающую среду приемлемой для жизни. (Заинтересовавшихся отсылаю к британскому антропологу Мери Дуглас, написавшей знаменитую книгу о грязи в культуре.) А уж как технически сей акт должен быть реализован – об этом у разных народов представление свое. Можно влажную уборку делать тряпочкой, а можно и из шланга…

Есть и другая проблема: мы склонны делить людей на «Своих» и «Чужих». У кого-то в голове это разделение выражено более ярко, у кого-то менее, у кого-то и вовсе отсутствует (редко, но бывает). Так вот если в нашей голове все же живет этот «Чужой», то он наделен всевозможными отрицательными чертами. В частности, этот абстрактный «Чужой» всегда грязный, вонючий и недомытый. Ну и вообще, что-то с ним обязательно не так.

Убираясь, мы пытаемся восстановить разрушенную структуру – и не будем забывать, что это именно «наша», «Своя» структура. «Загрязнившись», она стала «Чужой», и нам сразу же становится не по себе. А если всю эту условную грязь развел к тому же еще и иностранец – «Чужой», – то попытки склонить его к уборке вырастают до ранга геополитических процессов. Это наш акт протеста против того, что «Чужой» навел тут у нас свои порядки, наша попытка подчинить себе этого «Чужого», приручить его и превратить в «Своего».

Проза жизни

Разумеется, педантичный немецкий муж, морщась при виде Пизанской башни стаканов в раковине, не думает дословно так:

– Что-то моя благоверная пошатнула мою структуру мироздания и вторглась своим «Чужим» хаосом в мое упорядоченное пространство! Впаду-ка я во фрустрацию и поору-ка на нее. Три, четыре…

Однако некий мало оформленный и плохо осознанный дискомфорт он все же испытывает. Причем спешу подчеркнуть: дискомфорт этот связан с самим фактом того, что в «его» немецком, французском, японском пространстве стало как-то «не так», и что сделал это пресловутый «Чужой».

А теперь к этому добавим все то, что подливает масла в огонь вне зависимости от национальности:

– усталость (ведь он работал весь день, устал, и по-человечески его можно понять)

– вынесенные из маминого дома представления о том, что́ вообще жена должна делать для мужа

– укрытые глубоко-глубоко в мозгу ассоциативные цепочки типа: она не помыла чашки => она не хочет заботиться о нашем общем доме => ей на меня плевать => она меня совсем не любит! Впрочем, о когнитивных механизмах супружеских конфликтов я еще буду писать. Это, братцы, отдельная песня.

Взбалтываем и получаем замечательный коктейль с ярким, надолго запоминающимся вкусом. Приятного аппетита!

Так делать-то что?

К сожалению, в данном случае мудрые советы подружек, особенно тех, у кого нет мужей-иностранцев, могут выйти боком. Ведь на одну стандартную, классическую прямо-таки проблему мытья полов в отдельно взятой смешанной семье можно и нужно смотреть с разных перспектив.

С бытовой точки зрения уборка – это просто уборка, и ничего более. Было пыльно – протерли – засверкало. Если споры вокруг свинарника не происходят каждый божий день и не сопровождаются сценами из аргентинских сериалов, то нужно просто прислушаться друг к другу, улыбнуться и все будет хорошо.

Однако если кажется, что муж «хочет странного», или же его претензии отдают шовинистическим душком, значит, нужно включить другую перспективу. С точки зрения антропологической, то, что «грязно» для мужа, не обязательно «грязно» для жены, и наоборот. Но зато представление о том, как должно быть «чисто», частенько резонирует с чувством национальной идентификации, и тогда держись всякий, кто на это наше «чисто» осмелился покуситься!

Выход, конечно, есть: перестать воспринимать собственную вторую половину как «Чужого» и вообще начать смотреть на мир с позиций этнорелятивизма (о котором я писала тут). Трудно?.. К сожалению, трудно… Но и против этого лома есть свои приемы.

А с точки зрения психологии, уборка здесь вообще ни при чем. Об этом стоит помнить, когда ссоры оставляют после себя чувство глубокого унижения, бьют по самооценке и отбивают всякое желание радоваться жизни. Если любящие супруги регулярно готовы придушить друг друга из-за недомытой сковородки, значит, пришла пора взяться за руки и бодрой поступью шагать к семейному терапевту.

P. S. Жалко только, что лишь в теории все так красиво выходит, разложенное по трем полочкам.

Разве так бывает: любишь человека из другой страны, а культурных различий не видишь? Оказывается, бывает…

На эту странность я обратила внимание несколько лет назад, когда собирала материал для диссертации. Мне приходилось много разговаривать под диктофон со смешанными парами: в основном русско-польскими, но и другие комбинации меня также интересовали. Я расспрашивала про то, как проходила взаимная культурная адаптация, с какими проблемами на этой почве пара сталкивалась и как их решала. И вот слушала я — и не переставала удивляться.

«Во время моих бесед порой доходило до абсурдных ситуаций»

Как это, спрашиваю, жить под одной крышей с иностранцем? А в ответ частенько слышу:

– Это с ним, что ли? Да какой из него иностранец!

Собеседники мои (надо отдать должное, не все, но очень многие) мотают головами и отрицают какие бы то ни было культурные различия с возлюбленными. Причем мотают так активно и уверенно, что я поначалу дейсвительно им верю. И в опубликованные в журналах интервью с известными личностями об их заграничной любви верю. И тому, что пишут на форумах менее известные люди с таким же опытом, тоже верю. Верю, а понять вот, хоть убей, не могу. Это как? Нет никаких культурных различий между русским мужчиной и немкой? Вообще ничем, кроме пола, друг от друга не отличаются полька и кореец? Вы серьезно?.. Ну-ну…

Во время моих бесед порой доходило до абсурдных ситуаций. Десять минут назад ребята дружно уверяли меня, что не чувствуют никаких межкультурных звоночков. Да что там — культурные различия вообще не существуют! Это, дескать, какая-то модная ерунда, кто-то придумал, остальные подхватили. На самом-то деле ежу понятно, что все мы в первую очередь люди, а уже в десятую — скажем, русские и французы. Все это прозвучало десять минут назад – а сейчас оба они, совершенно не стесняясь моего присутствия, на повышенных тонах выясняют, как надо правильно жить: «вот у вас так», а «у нас вот эдак».

В конце концов я поняла, что надо менять стратегию, иначе я сойду с ума, и защищаться мне в смирительной рубашке. С тех пор разговор я начинала с вопроса о поведении, характерном для представителей данного народа. И вот тут обычно каждому из пары было что поведать про соотечественников его супруга. Выслушав подробные рассказы о том, что поляки такие-растакие, а русские ведут себя так-то и так-то, я задавала вопрос:

– Так как же вы со всем этим живете? Как справляетесь-то?

После чего в комнате обычно наступала тишина. И… звучали сакраментальные слова:

– А он какой-то нетипичный поляк. Вот все вот это, про что я рассказала, так в нем ничего этого нет.

А дальше — хорошо известное мне, классическое, можно сказать:

– Дело в том, что между нами нет никаких культурных различий, мы одинаково действуем, одинаково думаем, вот и все!

«Международные пары состоят исключительно из нетипичных американцев и шведов и, конечно же, сплошь нетипичных русских обоего пола»

Ох и насмотрелась я на этих «нетипичных», пока проводила исследования! И насмотрелась, и начиталась. В общем, международные пары состоят исключительно из нетипичных японцев и корейцев, нетипичных американцев и шведов, нетипичных поляков и венгров и, конечно же, сплошь нетипичных русских обоего пола. Польки массово выходят замуж за нетипичных немцев, а поляки женятся на вьетнамках, которые ну разве что по-вьетнамски говорят, а так — от польки и не отличишь. Надо думать, немецкие свекрови и вьетнамские тещи все тоже не унижают себя немецким и вьетнамским стилем поведения…

Получается, что мы можем состоять в близких отношениях с человеком из другой страны, создать смешанную семью, и при этом яростно отрицать, что за плечами у каждого из нас — иные культурные модели, которые приходится как-то приводить к общему знаменателю. А если нас припирают к стенке, то заявляем, что наш «экзотический» партнер таким только кажется. На са-а-амом-то деле он совершенно не типичный представитель своего народа. То есть вовсе не чужой. Просто… ну… родился и прожил полжизни не там, где надо. А так — свой человек!

Это явление настолько бросается в глаза ученым, занимающимся проблемами межкультурных браков, что является предметом отдельных исследований. Американцы Поль Розенблатт, Терри Карис и Ричард Поуелл подробно описали отрицание супругами какой бы то ни было неординарности в отношениях между ними в книге о межрасовых семьях и пришли к выводу, что речь идет о специфическом защитном механизме. Немец Ульрих Бек рассмотрел проблему еще глубже, применительно вообще ко всем межкультурным семьям. Этот защитный механизм, не подозревая о том, рано или поздно запускает большинство смешанных пар. Почему?

В начале отношений с человеком из другой страны нам очень нравится ареол экзотики, чужеродности и «ветра дальних стран». Все очень интересно, мы как пара, безусловно, привлекаем к себе внимание знакомых и незнакомых, особенно если наш чужеземец (или чужеземка) весьма колоритен внешностью и поведением. Но сколько же можно?! От постоянного внимания в конце концов устаешь, об этом знают даже мировые знаменитости. Хочется перестать уже выделяться на фоне окружающих. Одни и те же вопросы начинают вызывать раздражение, а повышенный интерес к нашей частной жизни пробуждает желание душить на месте. Оскароносные актрисы надевают темные очки и делают вид, что «их тут не стояло», а смешанная пара начинает убеждать всех вокруг и себя самих в том, что они ничем не отличаются от остальных людей. У нас такая же семья, как у вас, ничего особенного в нас нет, ни о каких специфических различиях мы не знаем! Нечего к нам лезть с идиотскими вопросами! Если же различия все же слишком очевидны и просто так закрыть на них глаза не получается, на помощь приходит тяжелая артиллерия — аргумент про «нетипичность».

«Лично я уверена, что такой подход несет в себе опасность»

Понятное дело, интервью под диктофон не способствует полной откровенности. Не каждый захочет рассказывать всю подноготную своих отношений. Проще сказать «у нас нет межкультурных сложностей» и закрыть тему. И тем не менее, я имела возможность убедиться в том, что во многих случаях эта позиция была абсолютно искренна.

Лично я уверена, что такой подход несет в себе опасность как для развития отношений, так и для собственной психической и эмоциональной интегральности. Созданная нами иллюзия дает, конечно, ощущение безопасности, но имеет также свою цену. Мы становимся совершенно беззащитны пред лицом реальности, жизни, обстоятельств. Нашу домашнюю идиллию, в которой нет отзвуков разнообразия огромного мира, а есть только идентичные друг другу мы, может разрушить каждая серьезная перемена. Достаточно будет того, что к нам переедут престарелые родители и привезут с собой кусок своего далекого (а может, и не такого уж и далекого) мира, с которым нам теперь жить: специфическую кухню, иные представления о распределении ролей в семье, иную модель организации пространства. Они могут быть прекрасными, ненавязчивыми людьми, но, хотим мы этого и нет, наш дом наполнится чужеродностью, которую мы так старательно игнорировали. А мы будем к этому совершенно не готовы.

Второй важный момент – это эмоциональная и духовная связь с партнером. Чем лучше мы друг друга узнаем, тем прочнее и глубже эта связь. Но ведь мы никогда не сможем понять до конца ассоциаций и реакций другого человека, если не дадим себе труд встать лицом к лицу с миром, в котором он был воспитан! Не с фрагментами, лежащими на поверхности, а со всей многомерной системой общественных отношений. С темными сторонами, на которых, возможно, наш партнер сам предпочитает не заострять внимание.

Но и это не все. Отказывая нашим заморским возлюбленным и их родственникам в праве на культурную чужеродность, мы лишаем себя замечательного развлечения! Ведь межкультурные познавательные забавы приносят море удовольствия. Как сказал однажды мой знакомый, даешь обязательные для всех браки с иностранцами!

— С женой из другой страны открываешься новому миру, поразительным образом расширяешь свои горизонты. Я получил в подарок, совершенно нахаляву, без всяких там филфаков и прочего, другую культуру, целую вселенную! — так он охарактеризовал итоги своего решения жениться.

А мы, убедив себя в «нетипичности» наших любимых чужестранцев, выбрасываем на помойку содержимое прелестно запакованного подарка и пытаемся радоваться коробке с бантиком.

«Может быть, я несправедливо упрекаю?»

А может быть, я несправедливо упрекаю супругов «нетипичных» немцев, американцев и корейцев в стремлении прятать голову в песок? Что, если эти немцы, американцы и корейцы действительно многим отличаются в своем поведении и способе самовыражения от большинства своих соотечественников? В конце концов, все люди разные, а социализация — это не станок, штампующий идентичные человеко-единицы. Вынесенные из дома схемы и модели поведения можно и сознательно поменять, было бы желание. Ну вдруг вот этот вот «нетипичный» голландец обладает, с одной стороны, достаточно гибкой личностью, а с другой стороны, богатым опытом межкультурного взаимодействия и действительно способен успешно «обрусеть»! Возможно же такое? Конечно, возможно. (Хотя в скобках замечу, что полностью это не удалось даже живущему вот уже 25 лет в России и тщательно изучившему наши «национальные особенности» Вилле Хаапасало). Или, может, вон та чешка, которая с раннего детства переезжала с родителями-международниками из страны в страну, с молоком матери впитала мозаику культур, а ее чувство национальной принадлежности охватывает континенты. Может такое быть? Разумеется. Однако такие люди в красках рассказывают о видоизменениях собственных культурных моделей, а их спутники жизни с гордостью подчеркивают замеченные различия. В их лексиконе нет слова «нетипичный» — применительно к корням, конечно же. Они прекрасно разобрались, из каких элементов и в каких пропорциях состоит индивидуальный «культурный узор» их союза.

Для наглядности приведу пример от противного, из моих собственных исследований. Итак: польский мужчина, уверяющий, что его русская жена — нетипичная русская. При этом он за девять лет брака так и не научился более или менее сносно говорить по-русски («А зачем? Мы же в Польше живем»), в России был два раза — достопримечательности посмотреть и перед свадьбой родственникам показаться («И пока мне хватит»), не читает русских книг («Времени нет»), не смотрит русских фильмов («Ничего там не понимаю»), а когда жена беседует с русскими подругами, не знает, что они обсуждают и над чем смеются («Если что-то важное будет — она мне переведет»).

Подведем же итог. Знает ли он, что из себя представляют русские, Россия, русский национальный характер? Нет. Может ли он адекватно оценить, насколько типичной русской является его супруга? Нет. Может он делать выводы насчет культурных различий с женой? Нет! Наконец, могу я ему поверить, когда он со знанием дела заявляет, что его жена ничем не отличается от среднестатистической польки? Нет. Извините меня. Но я не могу. Этот мужчина считает свою жену «нетипичной» русской исключительно потому, что она не соответствует его стереотипу женщины из России — а это уже совсем другая история. Ну и неохота занятому человеку забивать себе голову всей этой экзотикой.

Воздержусь от ехидных замечаний. Этот человек уделил мне свое время, согласился поговорить, и я очень ему благодарна. Скажу только о красивой и прекрасно образованной женщине, его жене. Она откровенно погрустнела, когда я спросила ее, как она — русская — чувствует себя в своем уютном польском доме без русской атмосферы. К слову пришлось, что мой польский муж иногда по вечерам включает на Ютубе всякую юмористическую ерунду типа обзоров Макса Голополосова или кусков из КВН. Мы отпускаем уставшие мозги погулять и дружно хихикаем над специфическими, непонятными без контекста юморесками. Он, типичный поляк, и я, типичная русская. Так вы бы видели ее взгляд — как же она мне завидовала…