Сталкиваясь с чужеродным миром, мы всегда его оцениваем, как любое другое явление. Таково уж свойство человеческой психики. Любопытно, что чужеродность все воспринимают по-разному. Но как? И почему? И как оценить свои собственные реакции?

Как там у нас с межкультурной восприимчивостью? Часть 1

В первой части этой статьи речь шла о модели развития межкультурной восприимчивости Мильтона Беннетта (DMIS). Согласно его теории, восприятие чужеродности эволюционирует от этноцентрического к этнорелятивистскому подходу. В предыдущем посте я рассказывала о стадиях этноцентрического этапа. Этот же будет посвящен стадиям этапа этнорелятивистского.

Теория относительности на новый лад

Беннетт считает, что, отойдя от этноцентрического восприятия иной культуры, человек начинает в какой-то степени следовать принципу «все в мире относительно». Речь не идет ни о нравственной разбалансировке (установка типа: «Нет ни добрых поступков, ни злых, все зависит от точки отсчета!»), ни о радикальной смене системы ценностей. Но о чем же тогда? Ведь слово «релятивизм» подразумевает как минимум размытость критериев, если вообще не их отсутствие.

Понять, что же такое беннеттовский этнорелятивизм, можно, представив себе фокус в фотоаппарате (да простят мне фотографы эту безграмотную метафору). В фокусе все четко, хорошо видно и понятно. Пространство вне фокуса — размыто, неясно, оставляет большой простор для домыслов и воображения. Переход на этнорелятивистский этап восприятия чужеродности — это смещение «фокуса» со своей национальной культуры. Но куда же он смещается? Это зависит от конкретной ситуации данного человека, а также от того, что именно стало стимулом для такой метаморфозы.

Представим себе, что Иван Иванович в силу обстоятельств стал тесно и регулярно общаться, например, с индийцами и ездить в Индию. Но только туда! Иван Иванович, Россия и Индия. Вероятнее всего, рано или поздно в его восприятии Россия и Индия станут странами, которые чем-то сильно отличаются от всего остального мира. В его «фокусе» окажутся одновремено обе эти страны и обе культуры. Иван Иванович уже не сможет размышлять на тему, что лучше, а что хуже — индийская культура (обычаи, ценности) или русская. Обе «свои»! Обе правильные! Конечно, везде есть недостатки, но в целом… Однако весь остальной мир может так и остаться для Ивана Ивановича в категории «чужие». Таким образом, этнорелятивизм Ивана Иваныча будет распространяться лишь на две страны.

Представим себе и другие ситуации. Петр Петрович устроился на работу в международную компанию и по работе ездит по разным континентам, непосредственно общаясь с местными сотрудниками и партнерами. Вася поступил в заграничный университет, поселился в международном общежитии и попал в среду абсолютной культурной мешанины. А Сергей, будучи русским, женился на, допустим, американке Тине, у которой мама — выросшая в Нью-Йорке дочь итальянских эмигрантов, папа — сын кубинки и американца, отчим — мексиканец, а лучшая подруга — филиппинка. Бывает такое, бывает, и вовсе не так редко… И Петр Петрович, и Вася, и Сергей, скорее всего, по прошествии какого-то времени с удивлением обнаружат, что никакого «фокуса» у них больше вообще… нет. В «фокусе» весь мир, даже те регионы, о которых они знают понаслышке. Да и граница между «своими» и «чужими» как-то начинает размываться… Все культуры «правильные» (в том числе и «чужие»), и во всех культурах есть какие-то множественные нелицеприятные моменты (в том числе и в «своей»). В случае этой троицы этнорелятивизм будет универсальным, будет охватывать весь земной шар.

Свой среди своих

По Беннету, человек на этнорелятивистском этапе восприятия межкультурных различий, проходит очередные три стадии. Нумеровать я их буду с четвертой (первые три стадии — этап этноцентрический, описано в предыдущем посте), чтобы не нарушать оригинальную беннеттовскую концепцию.

Четвертая стадия — внутреннее согласие с тем, что в мире действительно существуют разные культуры.

Одно дело — знать это умозрительно. И совсем иное дело — действительно осознать это. Среди моих знакомых есть люди, которые, попав в мультикультурную среду, прекрасно помнят сам момент этого «прозрения».

Открытие же заключалось вот в чем. За каждым (!) иностранцем стоит целый мир, целая сложная мировоззренческая система, не менее сложная, чем моя собственная. Если иностранец пытается говорить на моем языке, я должен радоваться за него, а не смеяться над нескладностью и неблагозвучием его речи, ведь мой родной язык для него — такой же иностранный, как для меня — его. Его обычаи, праздники, верования и ассоциации не менее ценны, чем мои. А мои — не более ценны, чем его! Я могу часами с гордостью рассказывать ему о богатстве моей культуры, о величии и трагизме поворотных пунктов в истории моего государства и об уникальности моего национального менталитета. Но ведь он тоже может часами рассказывать мне о богатстве, величии, трагизме и уникальности, с не меньшей гордостью. А о моей стране он знает не больше, чем я — о его. Мы на равных.

На этом этапе и осознание проблемы, и межкультурная восприимчивость совершают огромный скачок вперед. Итог: уходит покровительственное отношение, пренебрежение или враждебность, приходит искренний интерес. И вот тогда нам начинают по-настоящему рассказывать и показывать. А мы начинаем по-настоящему узнавать.

Пятая стадия — адаптация к иной культуре.

Вот тут-то и начинается самое интересное. Беннетт называет это «интернализацией иного мировоззрения при помощи эмпатии». В переводе на человеческий язык это обозначает, что я могу как бы «примерить на себя» «культурное платье» иностранца. Примерить, полюбоваться на себя, показаться другим, а потом снять. Я могу представить себе, как думает этот иностранец, и понимаю, почему он именно так себя ведет.

Здесь уже мало собственно установки «все равны, как на подбор», этот этап невозможен без информации. Но, с другой стороны, от информации толку тоже не будет, если она вызывает внутренний этноцентрический протест. На этом этапе восприятия чужеродности европейская девушка, будь она хоть трижды феминисткой и нудисткой, путешествуя по мусульманским странам Ближнего Востока, не будет щеголять голыми ногами, прикроет попу туникой и оденет на голову платочек. И купаться будет хотя бы в шортиках и футболке, а не в бикини. И все это без малейшего раздражения, добровольно и с интересом: «Так вот как чувствует себя в платке арабка! А как же она чувствует себя с закрытым лицом? Может, проверить?..» На этом этапе европейский специалист, приехавший в Японию на год работать в крупной компании, не будет спорить с начальством, в лоб требовать повышения и самостоятельно реорганизовывать работу в отделе. Он будет вести себя как японец, чтобы по-японски реализовать свои мужские амбиции. Конечно, оба они потом вернутся к себе домой, снимут свои «маскарадные костюмы» и аккуратненько повесят их в шкаф. Понадобится — вынут.

Один из героев романа пакистанской писательницы Камили Шамси «Выжженные тени» именно таким образом вживается в чужое для него общество. В среде афганских моджахедов он афганский моджахед, в Штатах он американец. Идеально копируя модели поведения и реакции, понимая логику иного мышления, он все равно остается самим собой: пакистанцем Резой, сыном индийца и японки.

Шестая стадия — интеграция в иную культуру и способность переключать культурный код.

А вот герой романа Хари Кунзру «Без лица» каждый раз по-настоящему перевоплощается, меняя не только привычки и реакции, но и имя, и личность. В одном теле представителя золотой молодежи, чистокровного индийца Прана Ната в течение нескольких лет сменяют друг друга британский бастард Чандра/Роберт, чистокровный англичанин Джонатан Бриджман и человек без расы и без происхождения.

Кунзру описал, конечно, экстремальный вариант переключения культурного кода, на то она и беллетристика. В жизни беннеттовская интеграция проявляется гораздо более мирным путем. Ребенок из смешанной семьи, социализованный одновременно в двух культурах. Или второе поколение эмигрантов, которое еще «там», но уже «тут». Или на удивление гибкий интеллектуально человек, который в силу обстоятельств часто меняет страны проживания, не возвращаясь при этом к себе на родину. Или энтузиаст идеи мультикультурности, который сознательным усилием вырвал себя из контекста своей родной нации и стал гражданином мира.

Такие люди в состоянии мгновенно переключаться. Два часа назад он был и чувствовал себя стопроцентным британцем, лондонским клерком-«белым воротничком», немного чопорным, пунктуальным, с безукоризненной мимикой сотрудника корпорации. Сейчас он в джинсах и футболке сидит в маленьком прокуренном рестаранчике, громко смеется и бурно жестикулирует. Иранец среди иранцев. Как в Тегеране, будто и не уезжал. Спроси у него: кто он? В лучшем случае не ответит.

На мастер-классах у самого Беннетта из уст участников, находящихся на шестой стадии восприятия чужеродности, звучали такие фразы:

— Я мост между культурами, которые я знаю.

— Я не принадлежу к какой-то одной культуре.

— Наш мир — мультикультурен, как же можно замыкать свое мышление в рамках только одной культуры?!

Мало того. Шестая стадия — это еще и способность одновременного применения разных культурных рамок, оценки с различных культурных перспектив. Если б я была американкой и в то же время японкой, как бы я оценила Хиросиму? А Перл-Харбор?.. Вот именно…

И как это применять?

Как любая модель, DMIS несколько упрощает действительность. Едва ли найдется много людей, которые могли бы быть ходячей иллюстрацией какой-либо беннеттовской стадии (хотя я могла бы назвать парочку таких…). Большинство из нас находится все же на каком-то промежуточном этапе. А вот между чем и чем — над этим стоит задуматься.

От чужеродности и мультикультурности нам уже никуда не деться. Это мир, в котором мы живем.